О Вышинском без предрассудков…
Трудно найти в нашей истории фигуру, которую бы так последовательно демонизировали несколько десятилетий. О Вышинском принято писать в брезгливом стиле – негодяй, да ещё и трус, чуть ли не доносчик и инициатор бессудных репрессий, превративший политические процессы в мошеннический спектакль. Даже сборник воспоминаний и исследований о прокуроре СССР назывался «Инквизитор», чтобы уж точно у читателей не возникало никаких сомнений.
Родился Анджей Вышинский, Андрей Януарьевич Вышинский, будущий прокурор СССР и министр иностранных дел, 140 лет назад, 10 декабря 1883 года, в Одессе. Его детство прошло на другом море, в другом бурно развивавшемся многонациональном городе – в Баку.
Когда речь заходит о Вышинском, сразу припоминается афоризм: «Признание – царица доказательств», который приписывают Андрею «Ягуарьевичу». Между тем Вышинский в своих теоретических построениях пришёл к прямо противоположным выводам – уж извините за длинную цитату: «В достаточно уже отдалённые времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьёзным доказательством, царицей доказательств». В таких средневековых дикостях Вышинский обвинял буржуазное право, которое служит интересам дельцов. Другое дело, что всё это встречалось и в советской практике – и побои, и пытки. Но воспринималось как нарушение закона и временное отступление от правил ради высоких целей.
Но вернёмся в бакинское детство. Благополучный сын мелкого буржуа – возможно, со шляхетским прошлым, – он пошёл в революцию. Перед молодым Анджеем Вышинским открывалось блестящее юридическое будущее, но он предпочёл опасные игры в казаки-разбойники против полиции, против царского режима, который ещё мог показаться прочным. Причём имел отношение к боевым группам, в чём, по-видимому, Товарища Юрия (была у Вышинского такая партийная кличка) охранка не уличила. Но он рисковал. Без веры в идеалы справедливого общества такой выбор невозможен.
Социалист-революционер, меньшевик, он приближал революцию и был для неё своим человеком, что в Феврале, что в Октябре. Он и со Сталиным познакомился в Баку – как обстрелянный революционер. По легенде, они сидели в одной камере Баиловской тюрьмы. Спорили о политике, угощались передачами, которые получал Вышинский, – и именно тогда будущий вождь составил впечатление о молодом юристе-меньшевике как об интеллектуале, не обделённом сарказмом и волевыми качествами. Есть версия, что именно это знакомство навсегда стало для Вышинского «охранной грамотой». Более вероятно, что Сталин знал его не только по тюрьме, но и по нелегальной работе. И всё-таки во время Гражданской войны и в первые мирные годы к нему, служившему то по линии снабжения, то в адвокатуре, то в прокуратуре, относились с недоверием. Он добился высокого положения шаг за шагом – выступая обвинителем на важных процессах, выпуская книги о правовой системе в условиях строительства коммунизма.
Тридцатые стали для него временем великого и болезненного компромисса. С одной стороны, Вышинский создавал систему прокуратуры, суда, законов, которая пришла на место хаосу и осмыслила большинство завоеваний революции. Он много писал о необходимости объективного расследования, о верховенстве закона. Но с некоторыми оговорками. Если речь шла о защите социалистического Отечества, позволялось, по существу, нарушать закон – в исключительных случаях. Вышинский дисциплинированно выполнял поручения партии, когда следовало обосновать обвинения «врагов народа». Напропалую нарушал собственные теории… Но столь же рьяно он принялся восстанавливать процессуальный порядок после завершения ежовского Большого террора, наказывая слишком ретивых прокуроров.
В своих публичных «разоблачительных» диалогах с обвиняемыми (по сути, обречёнными) энергичный и красноречивый Вышинский подчас напоминал не самых приятных героев Достоевского и Толстого – наши писатели, как известно, критически относились к судебной системе.
Проще всего представить Вышинского эдаким идейным ревизионером революционных идей. Но скорее он стал деятелем эпохи реального социализма, когда из хаоса Гражданской войны рождалось государство, которое нужно было отстраивать – включая систему юстиции, образования, культурную политику. К этому имел отношение он – один из главных советских гуманитариев. Это не уничтожение революции, а её развитие. Он жил – как будто шествовал по истории. Немцы подписали капитуляцию в Карлхорсте с его формулировками, под его строгим взглядом. Вышинский причастен к основанию ООН, к созданию советской юридической школы, даже к возрождению Московского университета в послереволюционные годы.
В дневнике Корнея Чуковского есть запись: «Умер А.Я. Вышинский, у коего я некогда был с Маршаком, хлопоча о Шуре Любарской и Тамаре Габбе. Он внял нашим мольбам и сделал даже больше, чем мы просили, так что М. обнял его и положил ему голову на плечо, и мы оба заплакали». В дневнике такие эпизоды вспоминаются сами собой. Кстати, через несколько дней Вышинский нашёл время, чтобы позвонить Чуковскому в санаторий, и сообщил, что Любарскую освободили.
Конечно, так бывало не всегда. Поэт Евгений Долматовский сохранил иные воспоминания о Вышинском, который не сумел или не захотел помочь товарищу – отцу поэта, видному советскому адвокату. Просто сделал вид, что они незнакомы. Не попытался он выручить и своего учителя – адвоката и бывшего министра Временного правительства Павла Малянтовича, который принял советскую власть, но в 1937 году оказался под арестом. Но можно ли упрекать в этом Вышинского, даже если он был уверен в невиновности Малянтовича? Спасти его он не мог, а идти на бессмысленный риск не пожелал.
Почему после войны Сталин назначил Вышинского министром иностранных дел? Потребовалась артиллерийская ораторская энергия в ООН. Вышинский был голосом великой державы – и за ним стояла не только военная сила, не только идеология, которая привлекала десятки миллионов людей по всему миру, но и отлаженная система дипломатии. Он сумел стать эффективным лидером международной политики Восточного блока. Это всегда непросто – управлять умами. Вышинскому хватало напора, чтобы сражаться с американцами на равных даже во времена «ядерного шантажа».
Мидовцы Вышинского приняли холодно. Конечно, наладить дисциплину он мог в любом ведомстве, но оставался чужим для международников. Работать под его руководством было действительно непросто: требователен, не всегда справедлив. Он это понимал и говаривал: «Проработать год у меня в секретариате – это всё равно что семь лет каторги отбыть». И сам во всех поездках возил в багаже новинки юридической литературы: в душе он оставался правоведом, отдавался любимой науке, как только предоставлялась такая возможность – на полчаса, на час. Но стал и весьма вдохновенным дипломатом.
Трудиться с прохладцей не умел. Его рабочий день начинался в 11 утра и завершался после полуночи, в 4 часа – перед рассветом. «Иностранные делегаты в ООН из противоположного нам лагеря его нередко просто боялись: настолько яростными и «непарламентскими» по форме бывали порой методы его полемики. Он, например, мог, указывая пальцем на присутствующего видного государственного деятеля западной державы, воскликнуть на весь зал: «Вот он, поджигатель войны, смотрите!» Но при этом оппоненты и уважали его как сильного противника, находчивого, эрудированного и временами остроумного оратора», – вспоминал о наркоме Андрей Александров-Агентов, работавший в аппарате Вышинского.
Позже много лет Александров-Агентов был помощником Брежнева по международным делам и одним из самых осведомлённых политиков в стране. Вслед за Вышинским пришло новое поколение профессионалов – и это тоже отчасти его заслуга.
Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ
Оставьте первый комментарий