Штрихи к портрету первого президента Украины…
Не раз, в том числе на ведущих телеканалах, слышал, что Леонид Макарович Кравчук, первый президент Украины, был-де до 1991 года идейным коммунистом, а потом вдруг перекрасился. Это уже штамп в пропаганде. На мой взгляд, всё сложнее и хуже. Поделюсь личными впечатлениями от общения с ним.
При оценках Кравчука часто упоминают его работу в ЦК Компартии Украины, где он дорос до поста главного идеолога. В «Википедии» витиевато отмечено, что в конце 1980 х годов в газете «Вечерний Киев» он начал открытую дискуссию со сторонниками украинской независимости и на фоне весьма консервативного руководства КПУ его позиция выглядела более чем умеренной. «Более чем умеренной» в отношении чего? Вопрос есть. Вспоминают также, что его отец Макар погиб в Белоруссии в 1944-м как боец Красной армии. И как же, мол, сын мог наплевать на память об отце? А может, он ничего не оплёвывал? Может, он, наоборот, верный сын?
Как-то не осмысливается факт службы Макара Кравчука в 1930-е годы в польской кавалерии. Затем вместе с женой Ефимией он работал у польских осадников. А эти осадники были отставными польскими военными и получали земельные наделы в Западных Украине и Белоруссии с целью активного ополячивания территорий, которые отошли Польше по Рижскому мирному договору 1921 года. Лёня, а он родился в 1934-м, в период работы родителей на осадников, как говорится, под стол пешком ходил. Но именно в юные годы в сознание засеваются зёрна, дающие всходы через многие годы.
Отмечая 85-летие, Леонид Кравчук сказал: «Украина может гордиться тем, что она есть, и была, и стала в 1991 году страной, которая развалила Советский Союз – последнюю империю, наиболее страшную». Парой лет позже престарелый экс-президент прямо заявил о готовности стрелять из личного огнестрельного оружия, «если кто-то с парашютами начнёт спрыгивать возле его дома с российскими флагами».
Как у кого, а у меня высказывания Кравчука удивления не вызывают. Он не «вдруг прозрел и перекрасился» в 1991-м, он просто тщательно и талантливо скрывал настоящее лицо и глубинные представления об Украине-нэньке и о «злобной России». Для такого вывода есть основания.
Весной 1981 года я работал в Киеве в украинской республиканской газете «Комсомольское знамя» – заместителем главного редактора. Тогда молодёжь позвали на строительство шахт-гигантов Донбасса. «Партия сказала: «Надо!» – комсомол ответил: «Есть!» Молодёжная печать, естественно, не могла быть в стороне. Меня вызвали в ЦК КПУ, и женщина-инструктор передала поручение Леонида Макаровича Кравчука организовать выпуск многотиражки «Комсомольское знамя» на строительстве шахт-гигантов Донбасса». Как молодой человек и молодой руководитель, я загорелся замыслом. Выехал вместе с завотделом рабочей молодёжи газеты Ларисой Троян в Антрацит Луганской области, где шла подготовка к пуску «Нагольчанской Ѕ», первой из 12 новых шахт, которые наметили построить. Попутно в Донецке, в Минуглепроме УССР, я получил добро на деньги для выпуска газеты и поддержку нашей миссии.
В саму шахту нас с Ларисой не пускали, спустя пару недель на одной из планёрок я потребовал от начальника стройки соединиться по телефону с Кравчуком, тогда заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПУ. Это было неслыханной наглостью, но с испугу начальник позволил. Кравчук велел ему пустить журналистов в забой. В нём, на глубине 1200 метров, мы поняли, в чём загвоздка, – были допущены ошибки в расчётах, залежей угля в данном месте не оказалось. И мы могли видеть, как прорубается штрек к какой-то старой шахте, на горизонт порядка 300 метров, чтобы там наколоть уголька и через «Нагольчанку» поднять на-гора, порадовав социалистическую родину. Нам с Ларисой стало также понятно, почему со стройки бежит молодёжь, а куцая зарплата выплачивается с задержками. Но мы издавали газету, расписывали ударный труд стахановцев и всё такое, «поднимая дух молодых шахтостроителей».
Месяца три спустя вернулся в Киев. Как человек, сознательно вступивший в компартию, я подготовил служебную записку об увиденном в Антраците и направил её в ЦК КПУ. Надеялся, что там не знают всей картины, поймут, примут меры. Вскоре меня пригласили к самому Кравчуку. Было жаркое утро, он сидел в кабинете в сорочке-вышиванке, без пиджака. С улыбкой и без всякой укоризны он для начала выразил удивление, что своей запиской я пытаюсь перечеркнуть титаническую работу партийных органов республики во главе с первым секретарём ЦК Владимиром Васильевичем Щербицким по развитию угольной отрасли, очерняю работу специалистов-шахтостроителей и молодых людей, отправившихся в Донбасс с путёвками комсомола. Какие-то мои реплики он пропускал мимо ушей, и я был вынужден помалкивать. Затем на украинском языке (а на нём и шёл разговор) он сказал – тихо и с прежней улыбкой:
– Слушайте, та вы ж не наш. Вы – чистый москаль… Такой малэнький москалык. Знаю, у вас друзья в Москве. Уезжайте. Полгода на сборы хватит?
Я ответил: пожелание понятно. Уже из редакции я позвонил в ЦК ВЛКСМ, где меня неплохо знали, и обрисовал ситуацию. Через пару дней мне сообщили, что к зиме заберут в Москву. И это произошло в декабре 1981 года. Конечно, я до сих пор искренне благодарен Кравчуку за выдворение, но тогда задумывался о другом: хоть что-то довели о красноречивом инциденте до сведения старших товарищей со Старой площади (там располагался ЦК КПСС)? Спрашивать было неудобно, однако скоро я понял, что вряд ли. Леонида Ильича Брежнева (а от него по кабинетам вниз) уже не рекомендовали лишний раз тревожить всякой печальной дребеденью. В стране, извините, всё хорошо, прекрасная маркиза!..
Проект с шахтами-гигантами был, насколько знаю, в итоге провален. Сейчас, когда я попытался что-то надыбать о «Нагольчанке» в интернете, натолкнулся, по сути, на пустоту. Есть, правда, фото Р. Азриеля (фотокора РАТАУ, которого знал лично), на нём улыбчивые лица горняков с куском угля в руках под плакатом «Нагольчанская Ѕ» в строю действующих!».
«Советская империя», которую тогда ненавидел скрытно, а теперь открыто ненавидит Леонид Кравчук, уже двигалась к закату, в том числе благодаря таким, как он, руководителям. Одни способствовали процессу в силу старости или скудоумия, другие сознательно. С улыбкой и набором красивых слов.
В декабре 1992-го или январе 1993 года я оказался на независимой Украине (Кравчук уже её президент). Возглавлял делегацию, которую туда направила Конфедерация журналистских союзов (бывший СЖ СССР, где я работал), чтобы повстречаться с коллегами. Союз журналистов Украины уже был вольным, но связи ещё теплились. Нам предстояло понять, в какой степени. В составе делегации помимо меня были известный журналист Отахон Латифи из Таджикистана, Сергей Харченко из Казахстана и Николай Толстик из Белоруссии. Мы выбирались из Киева в другие города. Был среди них и Львов. В завершение встреч в дивном городе (а в ходе их высказывались разные мнения о сотрудничестве, даже здравые) редакция газеты «Высокий замок» накрыла стол. Третий или четвёртый тост взялся произнести один из местных журналистов. Он был краток:
– Шановни друзи (уважаемые друзья), если бы у меня был в руках автомат, я бы быстро перестрелял всю эту москальскую непотребу, которая приехала в наш Львов! Что вам тут делать?! Нам без вас очень хорошо и вольготно! Не хочу и не буду пить за ваше здоровье!
«Шановни друзи», видимо, относилось только к местным, но уж точно не им предназначалась информация о его намерениях. Главред «Высокого замка» шепнул мне на ухо: «Да он пьян вдрабадан». Возможно, так и было. Но застолье скоро завершилось, все разъехались без лишних церемоний. Мы – в Киев.
В неотапливаемой киевской гостинице «Славутич», где мы поселились, я жил в одном номере с Латифи. Когда прибыли из Львова, он неожиданно, как истинный мусульманин, предложил купить бутылку водки, удалось купить и кусок сала, хотя с продуктами в магазинах было совсем не ахти. Разлив водку по гранёным стаканам, мы включили новости. Сообщалось, что происходило на его, Отахона, родине, в Таджикистане. А шли бои между сторонниками центрального правительства и оппозиционерами: гражданская война – самая худшая из войн.
– Ладно, – сказал Отахон, который был намного старше меня, – давай выпьем, друг, за мир на нашей земле. Аллах всё видит и принесёт его!
Мы выпили до дна. Помолчав, он вдруг сказал:
– Знаешь, после Львова я понял, что сюда, на Украину, тоже придёт гражданская война. Ты видел, как он хотел нас расстрелять? Это в нём глубоко сидит…
Спустя несколько лет Отахона убили возле его дома в Душанбе. О его предсказании я вспоминал не раз. Оно сбылось. И мне давно понятно, что если бандеровщину (открытый нацизм) и кравчуковщину (нацизм глубинный) не санировать, не избавиться на корню, они непременно прорастут.
Владимир СУХОМЛИНОВ.
Оставьте первый комментарий