ДЛЯ ОДНИХ – БУНТОВЩИК, ДЛЯ ДРУГИХ – БАТЮШКА

250 лет назад, 17 сентября 1773 года, началось восстание яицких казаков, переросшее в полномасштабную войну с правительством Екатерины II.

Возглавил восстание беглый донской хорунжий Емельян Пугачёв, объявивший себя законным правителем России – императором Петром III, который чудесным образом спасся во время дворцового переворота.

Историческая судьба Емельяна Ивановича Пугачёва извилиста. Императрица Екатерина II относилась к нему с преувеличенной ненавистью, которую не слишком умело скрывала. Пушкину и полвека спустя пришлось идти на хитрости, чтобы написать «Историю Пугачёва», которую (внимание!), по настоянию императора Николая I, переименовали в «Историю пугачёвского бунта».

Взрывоопасная ситуация

Сегодня принято идеализировать императорскую Россию, оставляя за скобками всё неприглядное. Так легче, удобнее. Но так легче и скатиться в слепоту. Российская империя никогда не была монолитной. Непросто было сплотить великое пространство от Невы до Чёрного моря, от Белоруссии до Камчатки. Многое мешало людям ощущать себя подданными, а тем более – гражданами екатерининской державы. Казаки, староверы, «инородцы», крепостные – во всех этих стратах вызревало недовольство. Добавим, что многие казаки придерживались старой веры, а инородцы впадали в почти рабскую зависимость от заводчиков.

Словом, в стране было кому поддержать бунт. Взрывоопасная ситуация! Сам Пугачёв, оказавшись пленником, на первом же допросе очень точно определил свою миссию: «Богу было угодно наказать Россию через моё окаянство». Было за что наказывать. Сказано проницательно, даже мудро. Когда мощное государство долго чувствует себя безнаказанным, оно начинает ржаветь и пожирать само себя. Нужны противовесы, на худой конец – мятежи. И хотя Екатерина не проявила по отношению к Пугачёву снисхождения, она выучила этот урок и после усмирения восстания попыталась править по-новому.

 Конечно, Пугачёв был самозванцем, и многие шли за ним, потому что их гипнотизировал образ «истинного царя» – свойского, справедливого. Многие, вероятно, не столько верили в него, сколько хотели поверить. Но здесь, увы, срабатывала рабская психология – идти только вослед за самодержцем. Впрочем, это происходило до Французской революции. Не о республике же им было думать? Да и Вольтера Емельян Иванович, к сожалению, не читал.

Пугачёв сначала стал убеждённым дезертиром потом, почувствовав, что такое жизнь вне закона, и увидев волнения яицких казаков, возглавил восстание. Оказалось, что он умеет разговаривать с народом, знает болевые точки, знает, чего ждали мужики от царя в самых дерзких мечтах. Конечно, Пугачёв не обладал абсолютной властью над своими «подданными». Пугачёвцы жестоко расправлялись с теми, кто не шёл за ними, теми, кто не присягал воскресшему «государю Петру Фёдоровичу».

И многие бесчинства казаки учиняли произвольно. Мощь восстания определялась не только его боевым ядром, которым командовали Пугачёв и его известные соратники, а тем, что целые губернии почувствовали хмель свободы и были готовы пускать красного петуха на барские усадьбы. Не по приказу Пугачёва. Просто всколыхнулась стихия бунта, а претензий к власти у крестьян, казаков и представителей поволжских и уральских народов было не перечесть. Так мятеж охватил и крестьян, и уральских рабочих, многие из которых знать не знали Пугачёва и действовали обособленно. Но требовали воли и искали лучшей доли.

Мало можно найти на земле более терпеливых людей, чем русские крестьяне. Но власть подчас забывает, что всему есть предел. Что становится невмоготу, когда «барство дикое» вытаптывает судьбы и души людей – при поддержке чиновников и священников, которые десятилетиями призывали землепашцев к покорности. Достаточно было поднести факел – и сразу запылало несколько губерний. Нечто подобное Россия испытывала в годы Смуты, во время первоначального, самого ожесточённого, противостояния со староверами и в 1917 году, после молниеносного распада империи, не выдержавшей ни социальных требований нового времени, ни напряжения мировой войны. Пустое дело видеть в этом происки инопланетян, чьё-то предательство или несчастное стечение обстоятельств. Сработал закон, который поважнее официозных клятв: «Как аукнется – так и откликнется».

Пугачёв пытался создать на живую нитку систему управления своим хозяйством – «императорским двором» и войском. Выстроить иерархию, установить дисциплину. Это оказалось задачей непосильной. Одно дело – храбрость в бою, другое – железный порядок, без которого войско никогда не превратится в армию. А его молодцы, овладев городом, перепивались и становились лёгкой добычей для отрядов подполковника Михельсона.

Восстание было обречено на поражение, но Пугачёв, надо думать, верил в победу, в то, что, если ему удалось всколыхнуть сотни тысяч людей – удастся поднять и миллионы.

«А ворон-то ещё летает!»

Пугачёв носил царский титул ровно год, а потом, когда царские войска взяли мятежников в кольцо, его предали ближайшие сторонники.

«Как же смел ты, вор, назваться государем?» – спросил генерал Пётр Панин схваченного Пугачёва. Бунтовщик ответил аллегорией: «Я не ворон, я воронёнок, а ворон-то ещё летает». О дальнейшем Пушкин рассказал так: «Панин, заметя, что дерзость Пугачёва поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды». Такая ярость – конечно, от бессилия. Пугачёва судили, но ещё до суда его участь была предрешена.

«К несчастью, первоначальное следствие о Пугачёве попало в руки ничтожного и совершенно бездарного человека – Павла Потёмкина, который, по-видимому, прилагал все старания к тому, чтобы первоначальный облик «изверга», воспитанного «адским млеком», как-нибудь не исказился реальными чертами. А так как в его распоряжении находились милостиво предоставленные ему «великой» Екатериной застенки и пытки, то понятно, что весь материал следствия сложился в этом предвзятом направлении: лубочный, одноцветный образ закреплялся вынужденными показаниями, а действительный образ живого человека утопал под суздальской мазнёй застеночных протоколов», – писал Владимир Короленко.

Публичная казнь – забава, которая пробуждает в нас не лучшие мысли. Подробно и без тени сочувствия рассказал о казни бунтовщика наш замечательный учёный и писатель Андрей Болотов, присутствовавший в те минуты на Болотной площади: «Вместо того чтоб, в силу сентенции, наперёд ого четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда в жизнь свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! что ты это сделал! – и потом: – Ну, скорее – руки и ноги». В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того очутилась голова Пугачёва, взоткнутая на железную спицу, на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп, – лежащими на колесе. А в самую ту ж минуту столкнуты были с лестниц и все висельники; так что мы, оглянувшись, увидели их всех висящими и лестницы, отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчётному множеству народа, смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».

Так и окончил свои земные дни мятежный хорунжий.

Башкирский всадник

В народной памяти остался башкирский всадник и певец, которому во время восстания не было и 20 лет – Салават Юлаев. Он сражался и после гибели Пугачёва. Его отец, Юлай Азналин, потомок знатного башкирского рода, воевал в русской армии, участвовал в походах Суворова. Сам Салават был сэсэном – поэтом и сказителем. И Юлай Азналин, и девятнадцатилетний Салават Юлаев перешли под знамена Пугачёва, хотя знали, что он самозванец. Дрались не за истинного царя, а за свободу.

Его стихи вошли в легенду. Сейчас уже трудно определить, что писал сам Салават, а какие строки подхватили и, быть может, переиначили в народе. Но они производят сильное впечатление:

Это – фольклор, голос башкирского народа.

Салават умер в 1800 году, в крепости Рогервик, в Эстляндии, прожив в заточении 25 лет. Поразительная судьба! Салават и сегодня – всенародный герой Башкирии. А конный памятник герою работы скульптора Сосланбека Тавасиева стал символом Уфы. В годы Великой Отечественной войны имя Салавата Юлаева носил истребительно-противотанковый артиллерийский полк. Такого человека из истории не вычеркнуть и не зачислить в разбойники. Всё гораздо сложнее. И феномен пугачёвского восстания не терпит прямолинейных оценок – ведь и русские сказители вспоминали Емельяна Ивановича не без восхищения.

«Емельян ты наш, родный батюшка!»

Раскол в стране продолжался. И церковный, и социальный. Дворяне и мужики говорили на разных языках.

Когда Пушкин беседовал с одним из стариков, свидетелей восстания, тот обиделся, когда поэт назвал Пугачёва бунтовщиком: «Это для тебя он бунтовщик. А для нас – батюшка Пётр Фёдорович!» Таков был глас народа. Несмотря на десятилетия политики забвения, несмотря на запреты и угрозы, одолеть Пугачёва как идею императрице не удалось. И в народе звучали совсем не благонамеренные песни:

Настоящим исследователем пугачёвского восстания стал и Сергей Есенин, долго работавший над своей мистерией о Емельяне Ивановиче. Он писал: «Я несколько лет изучал материалы и убедился, что Пушкин во многом был не прав. Я не говорю уж о том, что у него была своя, дворянская точка зрения. И в повести, и в истории. <…> Я очень, очень много прочёл для своей трагедии и нахожу, что многое Пушкин изобразил просто неверно. Прежде всего сам Пугачёв. Ведь он был почти гениальным человеком, да и многие другие из его сподвижников были людьми крупными, яркими фигурами, а у Пушкина это как-то пропало».

Пушкин пытался искать истину, но подчас отшатывался от «мужицкой правды» Пугачёва. Есенин её видел, потому что надежда на волю в крестьянстве никогда не умирала. И отмена крепостного права мало что изменила. Вот и Пугачёв у Есенина – настоящий вожак, обаятельный и искренний. Мы помним восклицание одного из героев драматической поэмы – Хлопуши: «Я хочу видеть этого человека!» А пугачёвские монологи трудно отделить от образа автора:

Таким и останется в нашем восприятии Пугачёв – прежде всего, героем трагедии. И тайной, которая притягивает и пугает. И теперь уже ясно, что он не умрёт.

Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ