Продолжаем публикацию дискуссии (начало в №49), не слишком вписывающейся в привычные рамки и представленную в форме диалога двух писателей – Евгения Попова (слева на фото), «антисоветчика и диссидента», создателя «Метрополя», и Михаила Любимова, по совместительству разведчика, полковника КГБ СССР. Парадоксальным образом антиподы, способные спорить до хрипоты, даже иногда в чём-то друг с другом соглашаются.
Михаил Любимов: Я хотел задать тебе, царю Соломону, вопросы. Что такое т.н. либералы и чем они отличаются от т.н. патриотов? Я по простоте душевной числю в либералах Герцена и философа Джона Стюарта Миля с его «конгломератом посредственностей», а патриотами считаю тебя, себя и своего кота Вилли. Нужны ли писателю фаны? Я раз в жизни встретился со своими фанами и пришёл от них в ужас. Не кажется ли тебе, что всё написанное нами «вечности жерлом пожрётся», как писал старик Державин, и литература исчезнет за отсутствием читателей? Когда я иду, шагаю по Москве, как бесогон, то вижу вокруг массу вывесок на искорёженных иностранных языках, такого нет нигде в мире. Это что – власти глумятся над великим и могучим, дабы им не закрыли въезд на Лазурный Берег и в Майами? И что ты думаешь о нашем совместном переселении на Луну, когда человечество свихнётся?
Евгений Попов: Во первых строках спасибо за сведения об агентах и стукачах. Я всё это примерно так и представлял, да и Евтушенко мне сам рассказывал о Бобкове и о Бродском. Увы, среди патентованных диссидентов мало было таких талантов, как Аксёнов, Астафьев, Белов, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Домбровский, Евтушенко, Окуджава, Распутин. Политика и литература – вещи несовместные. Лучшие стихи у Евтушенки – не «Наследники Сталина», а то, как он приехал на свадьбу, которая прошла. Агентом и уж тем более стукачом он, разумеется, не был. Ты упомянул Грэма Грина, а я его не люблю. Был знаком с его сыном, Фрэнсисом, тоже в юности шпионом. Он был хороший мужик, любил Сибирь, «Красноярские Столбы» и водку.
Ты говорил, что американцы финансово помогали нашим писателям. Американцам пусть говорят спасибо те, кого они субсидировали. Ни за «Метрополь», ни за «Веселие Руси» я не получил ничего, кроме головной боли, а ихним паэльям всегда предпочитал капустный пирог.
Чем настоящие либералы отличаются от настоящих патриотов, не знаю, таковых не встречал. Мне попадались лишь «либералы» и «патриоты» в кавычках, все они были коммунисты, а коммунист бывшим не бывает.
Какая судьба ждёт наши книги, мне всё равно. Писатель – тот, кто не может не писать, что бы с ним ни происходило. И читатели никуда не денутся. Если есть идиот, которому вздумается сочинить книгу, то непременно найдутся ещё два идиота, которые эту книгу прочитают.
Что будет делать человечество, когда окончательно свихнётся, – его дело, определённое Господом, а я на Луну не хочу. Что касается русского языка, то не власти глумятся над «великим и могучим», а сам народ, и так было всегда. Но и в Волгу столетиями сливают всякое дерьмо, а она чудесным образом очищается, впадает в Каспий, и в ней водятся осётры, нашпигованные чёрной икрой. Россия – великая страна, и все в ней живущие – патриоты.
М.Л.: Наша несистемная оппозиция ориентируется на Запад, но мы в нём уже и так по самое не могу. Хорошо помню времена нашего братания с Западом, когда госсекретарь США Бейкер вальяжно разгуливал с шефом КГБ Крючковым по зданию на Лубянке, а диссидент Буковский, живущий в Лондоне, покуривая, мило общался там же с новым главой КГБ Бакатиным. Шеф нашей разведки при Ельцине Трубников очень верно назвал этот период «эйфорией». Отставники вроде меня радушно лобзались с церэушниками, я сам рассказывал американцам и англичанам о Киме Филби и других наших героях, а мой старший товарищ, прославленный генерал Соломатин, поведал о завербованных и уже арестованных шифровальщиках Уокерах. Американский журналист навалял об этом целую книгу и сейчас готовит киносериал. Секретов никто не выдавал, но в Штатах на наших костях написаны сотни томов, а в Вашингтоне и НьюЙорке создали аж два музея шпионажа. Вскоре даже команда Ельцина почувствовала односторонность этой любви. Я понял это, когда экс-церэушник, лихо превратившийся в добрейшего торгаша оружием, предложил мне за завтраком в «Рэдиссоне», что у Киевского, работу советника в его фирме. По-вашему, это называется сотрудничество, а по-нашему – вербовка.
Я дружу и с т.н. патриотами, и с т.н. либералами. Из нынешних коммунистов недавно работал с режиссёром Бортко, сделавшим фильм «Душа шпиона» по моему нашумевшему огоньковскому роману. Честный, добрый, порядочный человек, хотя и, условно говоря, сталинист. От этого фильма отказались его спонсоры – михалковское «ТриТэ» да канал «Россия», и фильм, лишённый рекламы, через пару недель сошёл с большого экрана. А разве не ругал я своего друга Юру Щекочихина, позже зверски умерщвлённого мебельными бандитами, что унизительно и глупо ездить в США и отчитываться там перед Конгрессом? С какой стати? Я даже голосовал за Явлинского и выступал по «Эху»! И каждая сторона – о, ужас! – принимала меня за своего! Помнишь, у Пушкина – о благочестивой жене, которая «Душою Богу предана, а грешной плотию архимандриту Фотию»? Вот она, судьба хомо скрибенс!
Е.П.: Я политикой не занимаюсь, считай это ответом обывателя-патриота, который или дружил, или находился в знакомстве с такими разными персонами, как Аксёнов, Абдрашитов, Айги, Юз Алешковский, Астафьев, Ахмадулина, Эрик Булатов, Илья Кабаков, Борис Жутовский, Андрей Поздеев, Тойво Ряннель, Вампилов, Вознесенский, Войнович, Евтушенко, Домбровский, Искандер, Куняев, Залыгин, Распутин, Иоселиани, Крупин, Шукшин, Юрий Любимов, Мессерер, Мариетта Чудакова, Битов, Люся Петрушевская… Не для хвастовства вспоминаю, жизнь прошла, но что было, то было.
М.Л.: А зачем ты ошеломил меня таким пространным списком великих, словно это именитые приглашённые на приём в Кремль или очередь к модному венерологу? Я люблю фильмы Абдрашитова и Иоселиани, в поэтах, а особенно – в поэтках вообще души не чаю, и, между прочим, это мне посвящено – «избави Бог от нежности твоей, когда ты даже в ненависти нежен»… Дорогой мой, тем и отличается хомо скрибенс от писателя вроде тебя и Шекспира. Писатель сочиняет, а гомоскриб вспоминает улетевшую жизнь, в которой на каждом шагу попадались человеки, оставившие в его памяти неповторимый след. Однажды я возил по Лондону аж самого Илью Эренбурга, он был снисходителен и неразговорчив, курил бриаровую трубку и поразил меня твидовым пиджаком в пастушью клетку, с цветным платочком в верхнем кармане. С тех пор я возлюбил твид, нагрудные платки и трубку, дымя которой всегда вспоминаю забытого всеми Эренбурга. А как-то мой друг, советник по культуре посольства, затащил меня в дом баронессы Будберг, она же Мария Закревская, любовница, а возможно, и отравительница Горького, жена Уэллса, соблазнительница английского шпика Локхарта и зампреда ЧК Петерса. По словам писательницы Берберовой, это была «железная женщина» и агент всех разведок, включая ЧК. Увы, в те годы я, дружбан баронессы по «органам», о её прошлом не ведал. Мы с наслаждением выпили принесённую с собой бутылку московской водки и были таковы. Как я жалею, что не продолжил знакомство с этой выдающейся бабкой! Может, в результате общения приобрёл бы баронский лоск и с утра до ночи жрал бы фазанов в перепелином соусе, запивая финьшампанем…
В те времена я вращал себя в салоне австралийской певички и сногсшибательной блонд Ширли Абикер, раскатывавшей по Лондону в собственном «ягуаре», что тогда было предельным шиком. Увы, это был не толстовский салон Анны Шерер, но вполне приличная квартира на Найтбридж, потом она исчезла в результате возгорания электрического одеяла у певички – уверяю, меня под ним не было. Там я и подцепил секретаря Черчилля, неприятного мужика, скрытного и видевшего под каждой кроватью русского шпиона. В этот же салон красотки Ширли я припёрся в дни кубинского кризиса 1962 года, когда весь мир ожидал ядерной войны. Как, однако, было бы обидно погибнуть в Лондоне от родимых атомных бомб! Из Москвы пришёл срочный приказ – собирать абсолютно всю информацию и отправлять в центр. Резидентура металась по городу, как стая голодных собак, вот и я залетел к Ширли. Однако в салоне застал лишь ирландского писателя Джеймса Данливи – я его не читал, но тогда он гремел. Как источник политической информации он был вроде тебя или Аксёнова, но оказался фронтовиком-союзником и выпивохой. В результате мы пили за спасение мира от ядерной катастрофы и накачались как лорды, т.е. в дым (кстати, запомни, «drunk as a lord») – тебе пригодится на посиделках с лондонскими пижонами из ПЕН-клуба.
Е.П.: С превеликим интересом узнал подробности приватной жизни «за бугром», укрепившие меня в мысли, что единственная проблема человечества – его глупость, изначальная, имманентная, кипучая, могучая, никем непобедимая глупость. На русско-советский язык «drunk as a lord» я бы перевёл «нажрался, как директор бани». Ты спросил, к чему я привёл столь пространный список своих «великих знакомых»? А это чтобы ты понял, сколько весят на весах истории по сравнению с этими титанами всякие там димы-гриши-муси-пуси. Ах, ты так добр и доверчив, Михаил Петрович! Как и всякий русский человек, чем и пользуются эти лобковые вши. А твои прежние знакомцы – все интересные персонажи: кто бриаровую трубку курит, кто трахает подряд Горького, Уэллса, Локкарта, Петерса и Ленина. Что ж, неплохо ребята пожили, жаль только, другим жить не давали. А ты говоришь – лорды…
М.Л.: А я даже дружил с одним лордом. Он носил пуловер, продранный в локтях, и был добрейшим человеком. Однажды в его скромной квартире меня прихватило, я засел в лордовском клозете, но в доме внезапно выключили воду. Представляешь мой ужас? Хорошо, лорд отозвался на мои вопли и гуманно принёс четыре бутылочки содовой, чего вполне хватило для смывания. Я даже играл лживого лорда Горинга в спектакле по «Идеальному мужу» Оскара Уайльда, его ставили в разведшколе КГБ на английском для языковой практики, на сцене в клубе с публикой. Леди Мейбл играл хороший мужик, старлей, в него потом попала случайная пуля во время заварушки в Бейруте…
Теперь о вшах. Горький писал, что психология предателя – это психология болотной вши. Как опытный геолог и знаток красноярских вшей, объясни мне разницу! Я тоже ничего не понимаю в соцреализме или модернизме и, подобно Уайльду, простенько разделяю книги на хорошие и плохие. Из литературоведов знал лишь Льва Аннинского, которого считаю интеллектуальным гуру нашего поколения (кстати, хвастну, он написал предисловия к двум моим книгам), а также Гогу Анджапаридзе, директора «Худлита», который жестоко пострадал, когда твой друг Ан. Кузнецов деранул в «свободный мир» в Лондоне, а Гога тогда был переводчиком при беглеце.
Е.П.: Гогу я тоже знал. Рассказывали, что в Лондоне они с вашим осведомителем Кузнецовым первым делом направились в бордель, после чего ваша шестёрка, написавшая донос на Аксёнова и Евтушенко, чтобы её выпустили в Лондон, сообщила Гоге, что выбирает свободу. Гога не успел зашнуровать свои ортопедические ботинки, беглец утёк, а Аксёнова с Евтушенкой выгнали из редколлегии «Юности». А с Гогой была такая история. В «худлитовском» сборнике без моего ведома напечатали два моих рассказа, да ещё и нахамили мне, когда я «возник». Я им сказал, что подам в суд, если мне не заплатят 20 тысяч долларов. Но тут вмешался мудрый Гога и к нашему взаимному удовольствию заплатил мне 200 долларов, на которые в те годы можно было кутить неделю, а то и две…
М.Л.: Вот ты говоришь, я добрый. В своё время у нас был верный английский агент Дэвид Флойд, который после войны порвал с нами и стал главным антисоветским писакой в консервативной «Дейли телеграф». Когда Солжа с нашей и Божьей помощью вывезли на самолёте в ФРГ («Самолёт летит на Запад, Солженицын в нём сидит. – «Вот те нате, хрен в томате», – Бёлль, встречая, говорит»), он подружился с нашим экс-агентом, и мне поручили использовать эту ситуацию. Почесав репу, я подготовил письмо от имени пострадавшего полкаша органов, невинного сидельца, решившего открыть великому писателю глаза на Флойда. А потом жена Солжа Наталья мне рассказывала, что письма к нему приходили вагонами, но он их даже не вскрывал. Вот и решай после этого, делал я это по доброте душевной или чтобы Андропов облобызал меня прямо в уста? Чего же ты хочешь от лордов?
Е.П.: Лорды мне не попадались, кроме лорда Бетелла, который написал «Последняя тайна. Насильственная выдача русских в 1944–1947 годах. Жертвы Ялты», за что его имперьялисты хотели выгнать из лордов, забыв, что лордство – это наследственное. Про то, что книжки бывают или хорошие, или на хрен кому они нужны, ты совершенно прав.
М.Л.: О, тесен наш просторный мир: как же мне, человеку света, не знать лорда Николаса Бетелла? Он в Москве окучивал правозащитников и чем-то напоминал мне доброго мистера Пиквика. Он даже написал в журнале «Панч», что я обожаю выпивать с бывшими врагами… А Гоге я обязан изданием в «Худлите» мемуара «Записки непутёвого резидента», мужик он был умный и общительный. Сломал ногу на фильме «Русский дом» по Джону Ле Карре, болел, развёлся и переехал в квартирку недалеко от ресторана «Петрович», в которой бедствовал в обществе с крикливой морской свинкой, и вскоре почил, как и лорд Бетелл. Царствие им Небесное!.. Давай ещё немного о театре. С удовольствием смотрел в интернете спектакль Пушкинского театра по твоей «Прекрасности жизни», спектакль живой и трогательный. Естественно, отличается от любимого мной твоего романа, но это нормально.
Е.П.: Спектакль был хороший, после него Марина Брусникина резко пошла вверх и получила Государственную премию за спектакль по Астафьеву «Пролётный гусь», на котором рыдал сам Олег Табаков. Но спектакль «Прекрасность жизни», поставленный в 2003 году в Саратове нищими ребятами во главе с театральным гением Иваном Верховых, был ещё лучше. Увы, от спектакля остались одни воспоминания…Ещё есть спектакль «Пьяный Амур» великой Генриетты Яновской.
М.Л.: Я тоже после отставки поставил свою пьесу – «Убийство на экспорт» в московском областном театре. Правда, после моего разъяснения сути пьесы актёрам режиссёр сказал: «Теперь всё это забудьте и слушайте меня!» Работать с театром мне не понравилось, на премьере в филиале Малого я вышел раскланиваться и чувствовал себя нелепым клоуном. К тому же в зал для заполнения нагнали пэтэушников, а они плохо монтировались с приглашёнными мною бонзами ЦК и КГБ. Театр я всегда любил, у меня первая жена и первая тёща были актрисами, моя внучка тоже актриса. Недавно смотрел спектакль «Тайная вечеря», только не знаменитого Леонардо да Винчи, а венецианца Тинторетто. Поставил очень талантливый Дмитрий Крымов, который не гонится за славой посредством катания на катафалке, а творит тихо и серьёзно. Там поставлен сложнейший вопрос: есть ли ныне Бог?
Е.П.: А ты крещёный?
М.Л.: В начале девяностых я оказался на пароходе, где читал лекции американским туристам по линии общества «Знание», и познакомился с епископом Василием Родзянко.
Переделкино, 1980. Майя Аксёнова, Белла Ахмадулина,
Василий Аксёнов, Борис Мессерер
Меня тогда волновало, попадёт ли разведчик в ад. «Да что вы! – успокоил меня Родзянко. – Разве вы не знаете, что правая рука Моисея, генерал Иисус Навин, заслал разведчиков в осаждённый Иерихон и они завербовали блудницу Раав?» История с иерихонской проституткой меня взбодрила, и я крестился. А вопрос в спектакле большой: не покинул ли Бог людей? Есть ли он нынче?
Е.П.: Есть ли нынче Бог, это не наше собачье дело, а дело Божье. Ты свободен, говаривал Иисус. Так что хочешь – верь, а хочешь – не верь. Ты спрашиваешь, неужели люди почувствовали, что они смертны, и мир изменился? Да, почувствовали, но это им уже не поможет. Идиотами были изначально, таковыми и останутся навсегда по Божьему, неизвестному нам, смертным, промыслу.
М.Л.: Ты уж больно суров к людям, это непозволительно автору «Прекрасности жизни». А мне вот в голову пришло крамольное: термин «советская литература» – чисто пропагандистская выдумка. Есть русская литература, в которую входят и эмигранты. Главное – всегда помнить о России.
Е.П.: А я никогда и не забывал о России, особенно с похмелья. Потому что я тот сибиряк, о котором Леонид Мартынов некогда сочинил стихи и получил за это два года:
Ты не ругай сибиряка,
Что у него в кармане нож.
Ведь он на русского похож,
Как барс похож на барсука.
Не заставляй меня скучать
И об искусстве говорить.
Я не могу из рюмок пить.
Я должен думать и молчать…
М.Л.: А знаешь, после отмены некоторых мер самоизоляции я настроен благодушно. Да, мне не по душе политический раздрай в стране, я мечтал о благоденствии после коронавируса: патриарх целует папу римского, Колокольцев и Золотов со своими войсками стоят на коленях перед стоящими на коленях правозащитниками, Путин выдвигает Навального в президенты, Зюганов нежно пьёт квас с Чубайсом, олигархи жертвуют свои имения и замки на нужды культуры, а пламенный имперец Проханов расчёсывает бороду не менее пламенному либералу Венедиктову – и все хором поют «Боже царя храни» и «Интернационал»… Увы, всё пошло наоборот: начались мятежи в США, они перекинулись на Западную Европу. В США всё определяется предвыборной драчкой между демократами и республиканцами, доходит до абсурда вроде сноса памятника Колумбу. Может, и нам снести памятник Юрию Долгорукому? Он же явно не был ЛГБТ и демократом, да и монумент возведён по указу Сталина, приравниваемого либералами к Гитлеру. И всё же, мне кажется, наш народ никогда не поведётся ни на модную нынче ревизию мировой и русской истории, ни на благословение однополой любви…
Е.П.: Мечты, мечты, Михаил Петрович! А видишь, как всё обернулось? К счастью, пока не у нас. Ну что же, расправивши плечи, выходим из коронавируса солнцу и ветру навстречу. Мир бессмыслен, но я питаю тайную надежду, что наша КОНСЕНСУСНАЯ беседа двух стариков, всю жизнь проживавших по разные стороны возведённых Лениным и Марксом баррикад, кому-то послужит, как писали в советских романах, «хорошим жизненным уроком». Может, и в России воцарятся когда-нибудь мир, дружба, богатство и ЩАСТЬЕ?
Москва, 2020, дни коронавируса
Евгений ПОПОВ
________________________________
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Михаил Петрович Любимов – советский разведчик, полковник внешней разведки в отставке, кандидат исторических наук, публицист, писатель.
Евгений Анатольевич Попов – русский писатель, драматург и эссеист, редактор, геолог.
Начало полемики вы найдете здесь.
Оставьте первый комментарий