КТО ТЫ, ГЕНИЙ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ

Исследователи разбираются, кому именно посвятил Пушкин свои знаменитые строки…

Летом 1825 года Пушкин еще в ссылке, в Михайловском. Здесь он пишет свое знаменитое «Я помню чудное мгновенье». Со школьной скамьи нам известно, что этот гимн любви адресован А. П. Керн. Но это не так, настаивает исследователь творчества Пушкина Кира ВИКТОРОВА, поэт обращался совсем к другой женщине…

В своей книге «Пушкин и императрица. Тайная любовь» Кира Викторова доказывает, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье» посвящено императрице Елизавете Алексеевне. Именно ей он намеревался вручить автограф, нагнав поезд царицы, следующей в Таганрог в начале сентября 1825 года через Псковскую губернию. «Без имени Елизаветы Алексеевны, без ее трагической судьбы мир Пушкина превращается в глухую бездну и хаос, в котором никто ничего не может понять, а именно отсюда автобиографическая боль и горечь известных стихов «Езерского»: «Исполнен мыслями златыми, / Не понимаемый никем, / Перед распутьями земными / Проходишь ты, уныл и нем»…

Викторова считает, что 6 сентября 1825 года между станцией Ашево и Святыми Горами произошло прощание Пушкина с Елизаветой Алексеевной, следовавшей в Таганрог. «Узнав об отъезде Елизаветы Алексеевны из Царского Села, Пушкин метался то в Псков, лечить свой мнимый аневризм, то торопился в Михайловское».

 — Очень может быть, — комментирует литературовед, лауреат премии Дашковой 2016 года Элеонора ЛЕБЕДЕВА. — Но тут следует уточнить: автором метафоры «гений чистой красоты» был Жуковский. В 1821 году в стихотворении, посвященном великой княгине Александре Федоровне, супруге великого князя Николая Павловича, он написал после знаменитого берлинского праздника, где они оба выступали в «живых картинах» по поэме Томаса Мура «Лалла Рук»: «Ах! не с нами обитает / Гений чистой красоты; / Лишь порой он навещает / Нас с небесной высоты». С тех пор в придворных кругах Лалла Рук стала литературным именем Александры Федоровны. Так же, как и формула «гений чистой красоты».

Много лет потом трубадуры Европы сочиняли об этом празднике стихи — вслед за Жуковским, тайно влюбленным в великую княгиню. Она была и адресатом, и героиней лирических стихотворений Жуковского, и не только его. Пушкин записал в своем дневнике: «Я ужасно люблю Царицу, несмотря на то, что ей 35 лет, и даже 36». Он перерисовывал известную гравюру, где императрица окружена тремя прелестными дочерьми. Да и в выборе супруги Александр Сергеевич явно ориентировался на ее тип красоты. В черновиках «Евгения Онегина» (1830) остался поэтический портрет царицы в описании придворного бала: «в умолкший тесный круг, / Подобна лилии крылатой, / Колеблясь, входит Лалла Рук, / И над поникшею толпою / Сияет царственной главою, / И тихо вьется, и скользит, / Звезда — харита меж харит…»

«Двор Лаллы Рук» — так в Европе называли русский двор после того, как в «живых картинах» на знаменитом празднике в Большом Берлинском дворце в 1821 году императрица изображала эту индийскую принцессу. Великий князь Николай Павлович играл жениха Лаллы Рук, принца Алириса, который появляется перед своей невестой под видом поэта Фераморса. Из письма Жуковского другу: «Здесь был несравненный праздник, который оставил во мне глубокое впечатление. Ты знаешь Мурову поэму Лалла Рук. Дочь Ауренгзеба едет к своему жениху в Бухарию; он встречает ее в долине Кашемира. Дорогою молодой поэт, чтобы не скучно принцессе, поет ей исторические песни; поэт нравится принцессе, и она приближается с чувством грусти к тому месту, т. е. к Кашемиру, где должна встретить своего жениха; но на поверку выходит, что жених и поэт одно лицо».

Сюжет свадебной поездки Лаллы Рук напоминал Александре Федоровне о том, как она в 1817 году, тогда еще принцесса Шарлотта, отправилась из Берлина в Петербург. В Мемеле невесту встретил великий князь Николай Павлович и предшествовал ей до самого Петербурга. В 1827 году, когда Александра Федоровна была уже императрицей, любители российской словесности обнаружили «гения чистой красоты» — столь запоминающийся образ — у двух авторов, в трех изданиях («Северные цветы», «Московский телеграф» и «Памятник отечественных муз»). Два стихотворения Жуковского («Лалла Рук» и «Явление поэзии в виде Лаллы Рук») и стихотворение Пушкина («Я помню чудное мгновенье:») не могли пройти незамеченными. Стихотворение было озаглавлено «К***», об адресате он до конца дней помалкивал. Оно было положено в 1827 году на музыку композиторами Алябьевым, Титовым и Мельгуновым, позднее Глинкой.

«Гения чистой красоты» распевали по всей России, и привыкшая к поискам утаенных адресатов публика вполне могла заподозрить, что у «гениев» Пушкина и Жуковского один и тот же прототип. Возможно, сама Александра Федоровна думала так же. Лишь через 32 года Анна Петровна Керн напечатала свои мемуары и объявила себя пушкинским «гением чистой красоты». Ей никто не возразил. Елизавета Алексеевна, Александр Сергеевич давно были в ином мире. Императрице оставался год жизни.

Вот как Керн описывала историю магического стихотворения. «На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анною Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы Онегина, в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: Я помню чудное мгновенье, — и проч. и проч. Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».

То есть Анна Петровна не скрывала, что подарок вышел странный. Подарил и тут же кинулся вырывать? А может быть, поздно заметил, что в неразрезанных листах «Онегина» оказались стихи, посвященные совсем не ей? Такие мысли неизбежно приходят в голову, когда сопоставляем текст «гения» с тем, что писал тем же летом Пушкин друзьям о «нашей вавилонской блуднице Анне Петровне». Она-то простодушно считала, что является и прообразом Татьяны Лариной – на том лишь основании, что у героини «Евгения Онегина» и у неё мужья были – генералами!

Впрочем, Анне Петровне Пушкин тоже писал: «Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки…» (13 и 14 августа 1825); «Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там всё семейство, берете почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? в Тригорское? вовсе нет; в Михайловское!» (28 августа 1825). Написанные по-французски,  куртуазные эти письма никак не соотносятся с напряженно-драматической любовной лирикой того года: «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман», «Я помню чудное мгновенье», «Всё в жертву памяти твоей».

И славы блеск, и мрак изгнанья,

И светлых мыслей красота,

И мщенье, бурная мечта

Ожесточенного страданья.

Какое это имеет отношение к «глазам, зубам, ручкам и ножкам» «хорошеньких женщин»?

Прощай, письмо любви! прощай: она велела… Как долго медлил я! как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!.. Но полно, час настал. Гори, письмо любви.

Готов я; ничему душа моя не внемлет.

Опять не про Керн, их переписка вполне сохранилась и не несет в себе следов глубоких лирических переживаний. Как и накала возвышенных чувств в стихотворении «Я помню чудное мгновенье». «Это моя религия» — говорит Пушкин о своей утаённой любви и вся лирика 1825 года, включая «гения чистой красоты» пронизана ясной мыслью и единственно возможным посвящением.

Так кто же явился Пушкину в то «чудное мгновенье»?

По следам одного всем известного стихотворения.

Со школьной скамьи всем известно: летом 1825 года Пушкин в Михайловском пишет свое знаменитое «Я помню чудное мгновенье». Этот гимн любви адресован А.П. Керн. В день ее отъезда из Тригорского Пушкин подарил Анне Петровне автограф стихотворения «К ***». А дальше начинаются загадки…

Встреча в Тригорском. По бокам дамы, которым Пушкин мог посвятить свой поэтический шедевр: императрица Елизавета Алексеевна (слева) и Анна Петровна Керн

Сама Керн так описывала историю магического стихотворения. «На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анною Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы «Онегина», в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: Я помню чудное мгновенье, — и проч. и проч. Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».

То есть Анна Петровна не скрывала, что подарок вышел странный. Подарил и тут же кинулся вырывать? А, может быть, поздно заметил, что в неразрезанных листах «Онегина» оказались стихи, посвященные совсем не ей?

Литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА напоминает, что стихотворение Анна Керн передала Дельвигу для его альманаха «Северные цветы». Возможно, надеялась, что тот озаглавит это творение полным именем — «К А.П. Керн». Но Дельвиг следовал Пушкину и назвал стихотворение «К ***».

Получается, Пушкин эти стихи Керн не подарил, а передал для публикации? И если это так, то всё встает на свои места. Тогда не удивительно, что в феврале 1828 года он писал своему близкому приятелю Соболевскому: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь о M-lle Керн, которую с помощью Божией я на днях вы…л». Это гения-то чистой красоты и мимолетное виденье? Или, может, «в томленьях грусти безнадежной» Пушкин писал Вульфу: «Что делает Вавилонская блудница Анна Петровна?» «У дамы Керны ноги скверны» — грубовато шутили между собой мужчины пушкинского круга о скандальной женщине с ее бесконечными романами не только с Соболевским, но и с Вульфом, с Дельвигом, с Глинкой. Говорят, она пыталась соблазнить и отца Александра Сергеевича — Сергея Львовича. Еще через 10 лет в письме к жене Пушкин назвал Анну Керн дурой и послал к черту. Никакого лицемерия, в чем великого поэта упрекают современные читатели его писем, здесь нет. Просто чудесные стихи посвящены другой женщине.

Это непонятно было Анне Петровне, но что с нее возьмешь, она действительно была невеликого ума. Стоит в этом убедиться, прочитав в ее воспоминаниях предположение, что Пушкин с нее писал Татьяну Ларину (!), лишь на том основании, что та тоже была генеральшей. Как-то пушкинисты всего этого не заметили. Вересаев за него даже вступался: «Был какой-нибудь один короткий миг, когда пикантная, легко доступная многим барынька вдруг была воспринята душою поэта как гений чистой красоты, — и поэт художественно оправдан». Нет, не было такого мига.

Достаточно внимательно прочитать куртуазные письма Пушкина к Анне Керн на французском языке: они шутливы, игривы, ироничны, но ни о каких высоких чувствах там речь не идет, это флирт. «Можно ли быть такой хорошенькой?» — спросил 20-летний Пушкин смазливую кокетку на балу в их первую встречу. Эти слова как раз стоит считать эпиграфом к истории их отношений: «Без божества, без вдохновенья, / Без слез, без жизни, без любви».

Анна Керн уверяла, что современники находили ее похожей на прусскую королеву Луизу (1776-1810). Что будто бы на это сходство обратил внимание сам император Александр I, очарованный прусской королевой. Предлагаю сравнить портреты генеральши и королевы, чтобы уже ни у кого не осталось сомнений, что Анна Петровна здорово привирает.

Портрет королевы Луизы

Иван Тургенев встретился с Анной Керн, когда ей было уже 64. Своими впечатлениями он поделился в письме Полине Виардо: «Вечер провел у некой мадам Виноградской (фамилия Керн по новому мужу. — И.С.). Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню. Мне она показала полувыцветшую пастель, изображающую ее в 28 лет, — беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке… немного смахивает на русскую горничную а-ля Параша. На месте Пушкина я бы не писал ей стихов».

А он и не писал. Это придумала в своих воспоминаниях Анна Петровна спустя много лет после описываемых событий, когда Александра Сергеевича давно уже не было в живых. С тех пор эта версия кочует по всем учебникам.

В своей книге «Пушкин и императрица. Тайная любовь» Кира Викторова доказывает, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье» посвящено императрице Елизавете Алексеевне. Именно ей он намеревался вручить автограф, нагнав поезд царицы, следующей в Таганрог в начале сентября 1825 года через Псковскую губернию. «Без имени Елизаветы Алексеевны, без ее трагической судьбы мир Пушкина превращается в глухую бездну и хаос, в котором никто ничего не может понять, а именно отсюда автобиографическая боль и горечь известных стихов «Езерского»: «Исполнен мыслями златыми, / Не понимаемый никем, / Перед распутьями земными / Проходишь ты, уныл и нем»…

Викторова считает, что 6 сентября 1825 года между станцией Ашево и Святыми Горами произошло прощание Пушкина с Елизаветой Алексеевной, следовавшей в Таганрог. «Узнав об отъезде Елизаветы Алексеевны из Царского Села, Пушкин метался то в Псков, лечить свой мнимый аневризм, то торопился в Михайловское. Об этой скрытности, тайности его намерений увидеться с Елизаветой Алексеевной и тем навлечь на себя новые гоненья говорят письма Жуковского и Вяземского: «Опомнись:», «Дон Кишот (!) нового рода». Ответ Пушкина: «Не демонствуй, Асмодей, это моя религия. Я еще не фанатик, но все еще набожен».

Жить Елизавете Алексеевне оставалось полгода. Есть воспоминания дочери художника и скульптора Ф.П. Толстого М.Ф. Каменской-Толстой о том, как «вдовствующая императрица Мария Федоровна задолго до смерти Елизаветы Алексеевны заказала самой известной француженке-модистке нарядное белое платье, в котором после должны были положить в гроб Елизавету Алексеевну. Говорят, француженка сделала не платье, а шедевр, и по нескромности своей не утерпела, чтобы не показать его своим заказчицам. Слух об этом пролетел по Москве, и все барыни стали ездить смотреть на это великолепное, «страшное по назначению своему» платье. Мать моего будущего мужа Мария Ивановна Каменская, жившая тогда в Москве, не поверила этим слухам. Ей, как простой смертной, показалось невозможным, чтобы на живого человека было уже сшито гробовое платье, и она не поехала его смотреть. Но старушка-генеральша Ковалевская заехала за нею и насильно свезла ее посмотреть на ужасное белое глазетовое платье, от которого приходили в такой неистовый восторг московские барыни.

Между тем Елизавете Алексеевне становилось все хуже и хуже. Она скончалась совершенно одна ночью 3 мая 1826 года. В тот же день в 10 часов утра прискакала на почтовых в Белев вдовствующая императрица Мария Федоровна, остановилась тоже в доме купца Дорофеева. Войдя к покойнице, вдовствующая государыня встала на колени, потом сняла с шеи Елизаветы Алексеевны образочки, с пальцев — кольца, надела на себя, встала, сказала, что платье, в которое следует одеть покойницу, она привезла с собою. Затем приказала докторам приступать к бальзамированию и, не оставаясь более ни минуты, выехала из Белева».

Стихотворение «Заклинание», написанное 17 октября 1830 года, при жизни Пушкина не печаталось. Впервые опубликовано В.А. Жуковским в посмертном издании собрания сочинений Пушкина.

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой.

Приди, как дальная звезда,

Как легкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье,

Мне все равно: сюда, сюда!..

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять людей, чья злоба

Убила друга моего,

Иль чтоб изведать тайны гроба,

Не для того, что иногда

Сомненьем мучусь… но, тоскуя,

Хочу сказать, что все люблю я,

Что все я твой: сюда, сюда!

Донжуанский список глаголом жжет?

Слева направо: Императрица Елизавета Алексеевна. Елизавета Воронцова. Авдотья Голицына.

Министерство культуры зачем-то решило разобраться в женщинах Пушкина

Еще к 100-летию со дня рождения поэта в нашей стране рождались шедевры: Римский-Корсаков написал оперу «Сказка о царе Салтане», а художником-постановщиком этой премьеры в ноябре 1900 года на сцене Московской частной оперы был Врубель. Его «Царевна-Лебедь» с тех пор в коллекции Третьяковской галереи. А вот спустя еще 120 лет с шедеврами, видимо, стало туговато…

В 1937 году в докладе писателя Н.С. Тихонова в Колонном зале Дома союзов, посвященном 100-летию со дня смерти Пушкина, было сказано, что любовь к Пушкину, как и любовь к наркому Ежову, является формой любви к товарищу Сталину. С тех пор штамп о том, что «Пушкин — жертва самодержавия», прочно оккупировал школьные учебники и умы советских людей…

Нынешний, 220-летний юбилей поэта ознаменован открытием на Мойке, 12 выставки «Многоликий Пушкин». Многоликий… Так говорят, когда нечего сказать. Минкультуры на своем сайте «Культура.РФ», который назван гуманитарным просветительским проектом, в разделе «Музеи» предлагает: «Рассматриваем портреты: самая красивая возлюбленная Пушкина. Мы не стали делать различий между теми, с кем он вступал в настоящую любовную связь, и теми, по кому он просто романтически вздыхал (истину все равно никогда не установишь)». Тут же в подкрепление нехитрой мысли десяток изображений в стилистике клиповой эстетики приписываемых Пушкину любовниц. Так у нас ныне понимают просветительство?

Между тем вопросов о жизни и творчестве А.С. Пушкина меньше не становится. Наоборот, мы как будто все хуже его понимаем. В любой рецензии на любой спектакль по пушкинским произведениям обязательно будет сказано, что это самое загадочное его творение. Только школьники и студенты во время экзаменов знают о жизни и творчестве Пушкина все. Исследователи уже не так однозначны в своих оценках.

Например, меня всегда удивляло, что символическая ода «Вольность», в которой 17-летний автор выступает против абсолютизма (а не против самодержавия!), послужила причиной его ссылки спустя три года (!) после написания этих стихов. Наши якобинцы до сих пор гордо декламируют «самовластительного злодея», хотя вообще-то это про Наполеона. А вот описание смерти Павла I, когда «в лентах и звездах, / Вином и злобой упоенны / Идут убийцы потаенны, / На лицах дерзость, в сердце страх. / Молчит неверный часовой, / Опущен молча мост подъемный, / Врата отверсты в тьме ночной / Рукой предательства наемной: / О стыд! о ужас наших дней! / Как звери, вторглись янычары!.. / Падут бесславные удары: / Погиб увенчанный злодей», вполне могло послужить причиной монаршего гнева. Стоит только сравнить, насколько это описание расходилось с официально признанной причиной смерти Павла Петровича.

Но в первую ссылку Пушкина могли сослать и за совсем другие стихи, считает многолетний исследователь его творчества Элеонора ЛЕБЕДЕВА. Поэт хранил в душе «один святой залог, одно божественное чувство», подобно Петрарке или Данте. С отроческих лет Пушкин пронес поклонение императрице Елизавете Алексеевне — сначала сумасшедшую мальчишескую влюбленность, дикую ревность к императору (она его любит!), бешенство и гнев против него (он ее покинул!). В черновом (не отправленном, конечно) письме Александру I поэт утверждает, что хотел его убить. В своем панегирике царице юный Пушкин признается: «Я, вдохновенный Аполлоном, / Елисавету втайне пел. / Небесного земной свидетель, / Воспламененною душой / Я пел на троне добродетель / С ее приветною красой. / Любовь и тайная Cвобода / Внушали сердцу гимн простой. / И неподкупный голос мой / Был эхо русского народа».

Императрица Мария Федоровна — свекровь Елизаветы — не простила Пушкину это «эхо». Так зависть и ревность могли послужить причиной ссылки, из которой Пушкина вернул Николай I уже после кончины Елизаветы. И о чем-то же они говорили два часа подряд, когда измученного дурными предчувствиями поэта с фельдъегерем примчали к императору в Чудов дворец сразу же после восхождения на престол? Тех нескольких слов о возможном участии Пушкина в событиях 14 декабря хватило на 15 минут разговора. А остальное время разговора «с умнейшим человеком России» чему было посвящено?

Образ Елизаветы в его поэзии проходил трансформацию от недоступного идеала до благоговейных воспоминаний об умершей возлюбленной. Биографы Пушкина выдвигали целый список на роль «утаенной любви». Тут и Мария Раевская, и Елизавета Воронцова, Екатерина Карамзина и Авдотья Голицына, Софья Потоцкая и Евпраксия Вульф и даже… Ольга Калашникова. Однако все эти женщины жили долго и благополучно пережили так или иначе прославившего их поэта. Но та, «которая была мне в мире богом», покинула этот мир раньше него и оплакана им.

Болдинской осенью перед женитьбой он прощался с ней, вернее, уже с воспоминанием о ней: «В последний раз твой образ милый / Дерзаю мысленно ласкать: / Уж ты для своего поэта / Могильным сумраком одета…», «Зову тебя не для того, / Чтоб укорять людей, чья злоба / Убила друга моего, / Иль чтоб изведать тайны гроба»… В Болдино Пушкин рисовал похоронную процессию, явно по мотивам похорон императрицы. В ночь с 3 на 4 мая государыня скончалась по дороге из Таганрога при более чем странных обстоятельствах, а еще полгода не минуло со дня внезапной кончины государя. Ходили разные слухи. Потрясенные современники гадали: своей ли смертью умерли августейшие супруги? Или были отравлены? Или же таинственно скрылись в монастырь, ушли в странничество? И значит, где-то живут? «Цветок засохший, безуханный, / Забытый в книге вижу я… / И жив ли тот, и та жива ли? / И ныне где их уголок? Или уже они увяли, / Как сей неведомый цветок?»

Пушкиновед Кира ВИКТОРОВА, впервые заявившая о том, что главной музой и тайной любовью Пушкина была императрица Елизавета Алексеевна, супруга Александра I, считала «донжуанский список» Александра Сергеевича ерническим издевательством над пошлостью обывателей.

Причина второй ссылки Пушкина была еще менее ясна как ему самому, так и его современникам. Минкультуры РФ предлагает такой вариант, сопровождая портрет Елизаветы Воронцовой: «Жена новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова, начальника Пушкина во время его южной ссылки. Видимо, страсть поэта была одной из причин неприязни, которую испытывал к нему Воронцов, в итоге отославший Пушкина с глаз долой из Одессы в Михайловское. Была ли эта страсть безответной или нет — неизвестно».

Зато хорошо известны злые эпиграммы поэта на сановника. Стало быть, по версии этой байки, Пушкин писал про Воронцова хлесткие стихи и при этом имел связь с его женой? Так кто перед нами — Пушкин или Хлестаков? Сам он, чуть ли не с лицейских лет осознавший свое предназначение, в письме Тургеневу от 14 июля 1824 года пишет о конфликте с Воронцовым: «Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое».

Вот мнение автора книги «Последнее дело Пушкина» Виктора ТЕНА: «Как складываются легенды? При жизни М.С. Воронцова (1782-1856) никто не обвинял его в гонениях на Пушкина. В 1847 году историк Д.Н. Бантыш-Каменский по поводу ссылки поэта утверждал, что тот «сам подписал приговор резкими суждениями и чересчур вольными стихами». В 1854 году К.П. Зеленецкий объявил причиной изгнания Пушкина в деревню его «шалости и разные знакомства». П.В. Анненков («Материалы для биографии Пушкина», 1855): Пушкина выслали из Одессы из-за «малой способности к деятельности чиновничьей». Единственный человек, бывший свидетелем одесского периода жизни Пушкина, И.П. Липранди в целом характеризует отношение Воронцова к поэту как доброжелательное. По его свидетельству, даже после «полумилорда» и «полуподлеца» князь «по-прежнему приглашал Пушкина к обеду, по-прежнему обменивался с ним несколькими словами».

Виктор Тен акцентирует внимание на внутриполитических переменах: «В августе 1822 года в России был введен пост министра иностранных дел, и стал им Нессельроде, после чего последовали известные перемены в судьбе Пушкина: поэт оказался в настоящей ссылке под надзором полиции в псковской деревеньке о восемьдесят душ. До сих пор виновником этого принято считать Воронцова. Между тем факты его биографии говорят о нем как о человеке гуманном. В Бородинской битве он командовал дивизией, оборонявшей Багратионовы флеши, сам ходил в контратаку во главе батальона, был ранен. Будучи генерал-губернатором юга России, Михаил Семенович сыграл выдающуюся роль в освоении Новороссии. То же самое говорят о нем как о наместнике Кавказа. К сожалению, из-за истории со ссылкой Пушкина в Михайловское Воронцов оказался дискредитирован, причем настолько, что его часто не включают даже в списки героев Отечественной войны 1812 года. Но как только начинаешь вникать в суть дела, сразу убеждаешься: высылка из Одессы и ссылка в Михайловское — два совершенно отдельных события, и Воронцов отнюдь не хлопотал об удалении Пушкина в псковскую глушь».

Но едва ли наши читатели смогут познакомиться с новыми исследованиями о Пушкине, ни одна книга названных авторов не издана при государственной поддержке, они выходят крошечными тиражами в частных издательствах, а «борьба поэта с самодержавием» продолжает тиражироваться учебниками.

Переписка

А.С. Пушкин — П.А. Плетневу. Вторая половина (не позднее 25) января 1826 года. Из Михайловского в Петербург.

Душа моя, спасибо за «Стихотворения Александра Пушкина», издание очень мило; кое-где ошибки, это в фальшь не ставится. Еще раз благодарю сердечно и обнимаю дружески. Что делается у вас в Петербурге? я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен — но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит. Надеюсь для них на милость царскую. Кстати: не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори — мне всего 26. Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные — других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда-нибудь, где бы потеплее? — если уж никак нельзя мне показаться в Петербурге — а? Прости, душа, скучно мочи нет.

Сказки для Натали

Сказка ложь, да в ней намек… О чем намекал Пушкин в своих сказках и кому именно?

«Пушкин, до чего же ты надоел мне со своими стихами!» — несутся из тьмы веков искренние слова юной жены поэта. Наталья Николаевна была женщиной разумной, хваткой, но, видимо, все же лишенной художественного вкуса. Или сердца?

«Что у ней за сердце? твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена, как у Горациева мореплавателя», — восклицал Пушкин-жених, сидя в болдинском заточении. Будучи мужем, он стал воспитывать ее, восполняя недостатки внутренней культуры, интеллекта, душевной тонкости. Он боролся не только за ее сердце, но и за ее душу.

«Её абсолютную литературную неискушенность Пушкин открыл для себя еще женихом, буквально в первые несколько встреч», — утверждает Виктор Тен в книге «Последнее дело Пушкина». Исследователи жизни и творчества поэта, как правило, не учитывают биографического значения поздних его сказок. «Эти сказки Пушкин начал писать тогда, когда в его жизни прочное место заняла Натали. Невозможно не связывать два этих события. Это был самый напряженный период борьбы Пушкина за любовь. Никогда до этого он не тратил на завоевание любимой женщины столько душевных сил. Но поскольку от этого периода осталась не лирика, а сказки, это душевное напряжение остается незамеченным теми, кто хочет видеть лишь прямой лирический жест».

«Сказка сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке, — говорил Пушкин, — а как это сделать? Надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!» И в самом деле, народная сказка довольно долго не давалась даже автору «Руслана и Людмилы».

Виктор Тен рассуждает об этом так: «Народная сказка всегда — дитя любви. Она рождается в сердце для любимого человека, это сугубо интимная и притом диалогическая форма творчества. В литературной сказке „Руслан и Людмила“, написанной для посторонних, для читающей публики, нет той теплоты, того умиления, которыми дороги нам поздние сказки Пушкина, сказки для Натали. Только они и стали народными, ибо народная сказка высекается любовью, как искра… Пушкин вкладывал в сказки что-то очень дорогое и тайное, и этому имя любовь. Истинные проявления большой любви — всегда тайна для сторонних наблюдателей. Именно эта величайшая тайна держит в трепетном напряжении нас, читателей, а точнее, внимателей сказок Пушкина».

В случае с такой «дичкой», как Натали, Пушкину пришлось прививать новые ценности, исправляя искривления, обретенные в обстановке религиозного ханжества, в которой она росла. Натали была напичкана московскими поповскими благоглупостями, поэтому первая сказка Пушкина 1830-х — «Сказка о попе и о работнике его Балде». Ни о каком атеизме тут речи нет — Пушкин был православным с головы до ног! Сказка эта родилась в Царском Селе в первый год семейной жизни поэта, куда Пушкины приехали после известной ссоры Александра Сергеевича с матерью жены. Наталья Ивановна вздумала заботиться «о спасении души» жены поэта. Если бы Пушкин увидел в этих стараниях искренность и подлинную религиозность, он бы не препятствовал им. Но ему пришлось бороться с мракобесием.

Громко хохоча, Александр Сергеевич повторял знаменитый зачин «Жил-был поп, толоконный лоб», как бы вовлекая жену в это веселье, от которого вся семья Гончаровых пришла бы в ужас, а Наталья Ивановна — в ярость. Так, юмором и талантом поэт стремился разбить сковывающие душу пушкинской Мадонны косные представления о жизни и религии.

Конечно, и «Сказка о золотом петушке», по версии Виктора Тена, никакая не политическая сатира. И «Сказка о рыбаке и рыбке», и «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» — это всё о пороках людей. Таких, как своеволие, неспособность довольствоваться тем, что муж добывает для жены, неблагодарность, бессердечность. «Мы видим, что Пушкин бьет и бьет в одну точку, сфокусировавшись на пороках, которыми была искушаема в высшем свете его молодая жена, ограничивать свободу которой Пушкин мог только ее же совестью и разумом».

Страдательная роль старика в «Сказке о рыбаке и рыбке», покорность которого часто вызывает у читателя раздражение, тоже полна морали. «Не женщине 18-ти лет командовать мужчиною 32-х лет», — писал поэт в июне 1831 года теще. С помощью сказки Пушкин продемонстрировал, что бывает с женами, помыкающими мужьями: они остаются у разбитого корыта. Как, например, Наталья Ивановна Гончарова. Пушкин ясно дал понять, что никогда не уподобится старику из собственной сказки.

А уж «три девицы под окном» в Полотняном Заводе Гончаровых сиживали частенько, тоскливо коротая зимние вечера и мечтая о женихах. Первой замуж вышла самая младшая сестра — за царя Салтана русской литературы, оставив старших сестер прозябать и злиться. С тех пор как Пушкин, вопреки своему желанию, приютил двух своячениц, он был лишен «спокойствия семейственного». В тот период, в последнюю Болдинскую осень, и была написана «Сказка о золотом петушке» — иносказание, «добрым молодцам урок», притча об исполнении желаний, символическая трагикомедия, предвосхитившая развитие всего русского искусства, опередив современную Пушкину литературу лет на сто. Видеть в ней всего лишь политическую сатиру слишком узко. Это как шутить сегодня про «обнулившегося» царя Дадона.

«Слушая сказки Пушкина, мы с малых лет учимся ценить чистое, простое, чуждое преувеличения и напыщенности слово, — пишет Самуил Маршак в «Заметках о сказках Пушкина». Маршак надеялся, что «чистота, ясность, живая действенность пушкинского сказочного слова будут всегда для нас эталоном — золотой мерой поэтического совершенства».

А еще вечными загадками…

Мемориальный двойник или Домик в Коломне

Порой туристов, желающих пройтись по петербургским адресам Пушкина, откровенно водят за нос. Уже много лет мемориальные «двойники» морочат голову жителям и гостям Санкт-Петербурга.

Петербургские адреса Пушкина давно известны и отмечены на туристической карте. В Петербурге даже есть мемориальная доска на доме, в котором он никогда не жил! С июня 2003 года она красуется на доме Апраксина на канале Грибоедова (Екатерининском), 174 и гласит: «В этом доме жил Александр Сергеевич Пушкин с 1816 по 1818 год». Уже более 15 лет она красуется на доме Апраксина на канале Грибоедова (Екатерининском), 174, уверяя: «В этом доме жил Александр Сергеевич Пушкин с 1816 по 1818 год». Такая же доска на доме Клокачева по набережной Фонтанки, 185, гласит, что Пушкин именно здесь прожил с 1817 по 1820 год, от лицея до ссылки. Так где же он жил на самом деле?

В 2003-м в архиве был обнаружен документ коллегии иностранных дел, гласящий, что коллежский секретарь Александр Пушкин живет в доме графа Апраксина. Пушкинисты в суете объявили об «открытии». Как оказалось, поторопились, поскольку вышла путаница с именами владельцев. В Музее истории Петербурга с казусом разобрались, но на опровержение власти города почему-то не отреагировали. Мраморную доску повесили на удивление быстро, а снимать ее не торопятся.

Откуда же возникла путаница? Дом на Фонтанке когда-то действительно принадлежал графу Апраксину. Потом менялись владельцы, в числе которых оказался и Клокачев. Так что Пушкин после лицея жил именно на Фонтанке, а не на Екатерининском канале. Получается, мраморная доска увековечила не память Пушкина, а ошибку пушкинистов.

О том свидетельствуют и воспоминания Модеста Корфа, писавшего, что Пушкины жили «на Фонтанке у Калинкина моста, против родильного дома, в доме тогда графа Апраксина, после Путятина, потом Трофимова, теперь не знаю кому принадлежащем…» Спутать Фонтанку с каналом он никак не мог — сам был соседом Пушкиных, бывал у них, наблюдал их небогатый быт.

Теперь это большой пятиэтажный дом (в пушкинские времена он был на два этажа ниже). А двухэтажный с мезонином домик с «неправильной» мемориальной доской, чудом уцелевший в период активного капремонта в 1980-1990-х, интересен лишь в качестве примера рядовой застройки периода классицизма. Выглядит он чудесно, в нем теперь находится гостиница. Предприимчивые хозяева ее на сайте сообщают, что родители А.С. Пушкина снимали этот дом три года и что юный Пушкин написал здесь поэму «Руслан и Людмила» и оду «Вольность»… Нет, не писал, не жил и не был никогда в этом доме!

Зато другой адрес, о котором напоминает исследователь жизни и творчества Пушкина литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА, почему-то не вызывает к себе внимание поклонников поэта. Речь о самом первом петербургском адресе Пушкина. «Недоросль Александр» прибыл в Петербург с дядей Василием Львовичем в 1811 году для поступления в лицей, и остановились они в доме Кувшинникова прямо напротив Конюшенного ведомства. Современный адрес: набережная Мойки, 13. Звучит символически, закольцовывая жизнь поэта…

Есть повод беспокоиться и о состоянии пушкинских мест под Петербургом. Гатчинская земля, облюбованная туристами, — «Домик няни», музей «Дом станционного смотрителя». А что же господский дом в Рунове, принадлежавший бабушке поэта М.А. Ганнибал? Он забыт и разрушается. А ведь в этот дом после венчания вошли молодожены Надежда Осиповна и Сергей Львович. Здесь родилась их дочь Ольга — первый ребенок, а второго, что станет «солнцем нашей поэзии», Надежда Осиповна носила под сердцем, когда семья уезжала в Москву. Где ему суждено было появиться на свет и где больше, чем в Петербурге, почитают его памятные места.

Пушкин хотел работать дворником в голландском музее

В записных книжках А.О. Смирновой-Россет читаем: «Государь сказал Пушкину: «Мне бы хотелось, чтобы король Нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме». — Пушкин ответил: «Государь, в таком случае я попрошу Ваше Величество назначить меня в дворники». Государь рассмеялся и сказал: «Я согласен, а покамест назначаю тебя его историком и даю позволение работать в тайных архивах». Речь тут идет о старейшем деревянном доме в Нидерландах, построенном в 1632 году и сохраненном голландцами до наших дней в память о русском царе, — поясняет литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА.

Пётр Великий жил в этом доме во время его пребывания в Голландии в 1697 году, куда он приехал для обучения кораблестроению. Теперь этот город называется Заандам и мало чем отличается от других голландских городков, где повсюду яхты, катера и дома у воды бесчисленных каналов.  И музей Петра I найдешь не сразу: домик затерялся в плотной городской застройке. В помощь многочисленным туристам дорожка к музею выложена плитками с отпечатками ступней Петра I, они громадного размера, под стать царю-исполину.

Как известно, Петр прибыл сюда с Великим посольством. Так называлась русская дипломатическая миссия в Западную Европу, в которой царь участвовал инкогнито — под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Он остановился в домике местного кузнеца. «То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник, Он всеобъемлющей душой На троне вечный был работник».

Эта приверженность к труду роднит царя и воспевшего его поэта. Петр Вяземский вспоминал о Пушкине: «В нем глубоко таилась охранительная и спасительная нравственная сила. Эта сила была любовь к труду, потребность труда, неодолимая потребность творчески выразить, вытеснить из себя ощущения, образы, чувства, которые из груди его просились на свет Божий и облекались в звуки, краски, в глаголы, очаровательные и поучительные. Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, обретали бодрость и свежесть немощь уныния, восстановлялись расслабленные силы. Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался».

Петр произвел сильное впечатление на голландцев — они до сих пор трепетно хранят память о нем. Домик, в котором жил русский царь, сохранился до наших дней благодаря усилиям многих поколений голландцев. В конце восемнадцатого века Бюлсинг, владелец постоялого двора в Заандаме, спас домик от сноса. В 1895 году вокруг деревянного дома был выстроен павильон из красного кирпича, чтобы защитить здание и от пожаров, и от сырости.

Скромный домик в Заандаме посещали самые важные персоны, представители русского царского двора и королевских домов Европы. Здесь был Наполеон. Большое количество  автографов, оставленных на стенах домика, напоминают о многочисленных посетителях прошедших лет. Владимир Путин расписался в книге почетных посетителей. Во время  экскурсии работники музея показали президенту РФ мраморную доску с автографом поэта Василия Жуковского:

«Над бедной хижиною сей

витают Ангелы святые:

Великий князь благоговей!

Здесь колыбель империи твоей,

здесь родилась великая Россия!»

Долгое время домик царя Петра был собственностью королевской семьи. В 1818 году король Вильгельм I, по случаю рождения внука, подарил его своей невестке Анне Павловне, сестре царя Александра I, праправнучке Петра Великого. С тех пор  «Домик царя Петра» был собственностью семьи Романовых. Вследствие катаклизмов двадцатого века домик еще несколько раз поменял своих хозяев. В 1949 году домик Петра перешел в собственность муниципалитета Заандама и стал частью городского музея.

Начальник Пушкина

Кто стоял за спиной Дантеса?

Однажды за обедом в Зимнем дворце император Александр II сказал: «Ну, вот теперь известен автор анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина; это Нессельроде». Но так и неясно с тех пор, кого имел в виду государь —  всесильного ли министра иностранных дел, которого он, наконец, отправил в отставку, или его жену, тоже люто ненавидевшую поэта? «На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока» — это ведь не только о Дантесе …

У Пушкина хватало влиятельных врагов, но чета Нессельроде выделяется и среди них. Граф в течение 40 лет занимал высшие посты в Российской империи, был канцлером, министром иностранных дел с 1816 по 1856 гг. и, по меткому слову литературоведа Элеоноры ЛЕБЕДЕВОЙ, «начальником Пушкина» — поэт был приписан к его ведомству после окончания Лицея всю жизнь с перерывом на ссылку. За 55 лет на русской службе Карл Нессельроде так и не удосужился выучить русский язык. В 20 лет стал полковником русской армии, хотя способностей к воинской службе, мягко говоря, не обнаружил. В 1849 году «австрийский министр русских иностранных дел» настоял на вмешательстве России в подавление венгерского восстания в Австрии, что спасло династию Габсбургов, зато Россия получила прозвище «жандарма Европы». Но это уже после гибели двух его подчинённых, двух Александров Сергеевичей — Пушкина и Грибоедова, к убийству которых министр напрямую причастен.

Тынянов в романе «Смерть Вазир-Мухтара» дал выразительный образ этого «серого лицом карлика», «сына пруссака и еврейки, родившегося на английском корабле, подплывавшем к Лиссабону». Историки говорят о подрывной деятельности Нессельроде, которая привела к Крымской войне, когда России пришлось воевать со всей Европой. Тютчев, у которого «граф Кисельвроде» тоже был начальником, ясно понимал, что эта война проиграна еще до ее начала. А Нессельроде знал о разошедшихся в рукописях стихах Тютчева: «Нет, карлик мой! трус беспримерный! Ты, как ни жмися, как ни трусь, Своей душою маловерной Не соблазнишь Святую Русь». Это был уже 1850 год, до падения карлика оставалось немного, но как же тяжело оно далось. Только после поражения России в Крымской войне в 1856 году Нессельроде в возрасте 76 лет отправлен в отставку уже Александром II. Министром иностранных дел России стал князь Горчаков, лицейский товарищ Пушкина…

Но вернемся к взлету Нессельроде. После восстания декабристов Николай I имел, к сожалению, основания не доверять русским дворянам. А Нессельроде сумел стать полезным еще его отцу – императору Павлу I, затем необходимым — его брату, императору Александру I. Литературовед Елена МОНАХОВА обращает внимание на свидетельство графини Роксандры Эделинг, урожденной Стурдзы, фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны о начале этой головокружительной карьеры в момент победы России в войне с Наполеоном: «Через несколько дней Государь уехал, сопровождаемый благословениями всех своих подданных. Он взял с собой немногих, и эти немногие были люди довольно посредственные, в числе которых я должна  назвать графа Нессельроде, представляющего собою поразительный пример того, как слепо счастие льнет к ничтожеству. Его выбрали на место Гагарина, женили на дочери министра финансов, и в несколько недель у него была богатая, ловкая жена, значительное место и сильные покровители».

В салоне графини М.Д. Нессельроде, где собиралась т.н. «немецкая партия», было запрещено говорить по-русски и яростно ненавидели Пушкина. При этом Мария Дмитриевна проявила трогательную заботу о его жене Наталье Николаевне, которую в 1833 году без ведома поэта вывезла на бал в Аничковом дворце. Где та «очень понравилась императрице». Пушкин был этим возмущен и наговорил грубостей супруге Нессельроде. По воспоминаниям князя П. П. Вяземского, «ненависть Пушкина к этой последней представительнице космополитического олигархического ареопага едва ли не превышала ненависти его к Булгарину. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца её, графа Гурьева, бывшего министра финансов в царствование императора Александра I».

В конфликте Пушкина с Дантесом и Геккерном  графиня Нессельроде открыто выступала на стороне наглых баронов, чей противоестественный брак в то время не мог быть публичным и формально был прикрыт усыновлением – барон Геккерн усыновил барона Дантеса.  Ещё в 1829 году проницательная Д. Ф. Фикельмон, внучка фельдмаршала М. И. Кутузова, записала в своём дневнике: «Геккерн, голландский министр, лицо тонкое, фальшивое, мало симпатичное. Его здесь считают шпионом Нессельроде». Мария Дмитриевна стала и посаженой матерью жениха на свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, родной сестрой жены Пушкина.

Современники подозревали, что именно графиня Нессельроде была закулисным организатором подметного «диплома рогоносца», который послужил поводом к дуэли и трагической гибели великого поэта. В 1928 году П. Е. Щеголев отметил, что «слишком близка была прикосновенность супруги министра к дуэльному делу». В 1938-м Г. И. Чулков, автор книг о Пушкине и о российских императорах, писал: «В салоне М. Д. Нессельроде не допускали мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа, ненавидели Пушкина, потому что угадывали в нем национальную силу, совершенно чуждую им по духу». В 1956 году И. Л. Андронников утверждал: «Ненависть графини Нессельроде к Пушкину была безмерна. Современники заподозрили в ней сочинительницу анонимного «диплома». Почти нет сомнений, что она — вдохновительница этого подлого документа».  Поэт Владислав Ходасевич в 1925 году уверенно говорил о графине как заказчице «диплома». Советский дипломат Г.В Чичерин, чьи предки занимали видные посты в министерстве иностранных дел Российской империи,  в письме П.Е. Щеголеву в 1928 году сообщил, что пасквиль был сочинен в салоне Нессельроде, а переписал его несколько раз личный помощник министра иностранных дел Ф.И. Бруннов, впоследствии посол России в Англии.

По мнению Д. Д. Благого, «анонимный пасквиль был задуман в салоне графини Нессельроде и имел своей целью вовлечение Пушкина в прямое столкновение с царём», с чем соглашались многие исследователи. Каждый из супругов Нессельроде мог быть организатором и автором анонимного пасквиля. Но шутки такого рода как изготовление «диплома рогоносца» периодически появлялись в ту пору зашифрованных посланий среди светского общества, и катастроф не вызывали. В других обстоятельствах и Пушкин мог бы выбросить анонимку, посмеяться над ней, да просто не заметить. Загадка смерти поэта в том, что эти письма стали детонатором национальной трагедии, какой явилась смерть Пушкина. А в событиях такого рода случайностей не бывает. Если  рассматривать историю роковой дуэли  Пушкина с Дантесом как семейно-бытовую драму, то неизбежно придется навсегда застрять над вопросом – была виновата жена Пушкина или нет.  Но Пушкин не считал её виновной. Он ей доверял, она была с ним откровенна.  Он-то хорошо видел, кто и что стоит за скандальными событиями в его семье.  Была ли его жизнь с Натальей Николаевной счастливой, — не наше дело, Пушкин никого в свидетели не звал. Зато всеми силами он пытался переломить ситуацию так, чтобы разоблачить провокатора и опозорить своего противника в глазах всего общества…

Перед смертью Пушкин, как известно, просил у Николая I прощения за то, что не сдержал своего обещания, данного императору  23 ноября 1836 года — не драться на дуэли ни под каким предлогом. Говорил Жуковскому на смертном одре: «Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в его сыне, что я желаю ему счастия в его России. Жаль, что умираю: весь его был бы». Находятся люди, которые сегодня говорят о том, что Пушкин «примкнул к реакции». Ну, Бог им судья.

Пули, летящие в Пушкина

В дуэли с Дантесом морально выиграл Пушкин

 «Когда Потемкину в потемках / Я на Пречистенке найду, / То пусть с Булгариным в потомках / Меня поставят наряду». Этот экспромт Пушкин сочинил, когда искал графиню Е.П. Потемкину — будущую посаженую мать на своей свадьбе. Тогда внезапно заболела В.Ф. Вяземская, давно согласившаяся на эту почетную роль, и Пушкин бросился на поиски графини Елизаветы Петровны… Потемкину он нашел, и свадьба состоялась 18 февраля 1831 года — ровно за шесть лет до гибели. Едва ли Александр Сергеевич мог тогда подумать, что сбудется и вторая часть его шуточного стихотворения: в сознании потомков он поделится славой с Булгариным — ничтожным писателем и человеком, которого Пушкин обоснованно презирал.

Впрочем, Булгарин и в ХIХ веке считался едва ли не ровней Пушкину в писательстве. А нынче в России даже проводят международные конференции, посвященные литературному вору. В 2017-м состоялся форум, где ораторы превозносили «широту охвата»: Булгарин-де писал по разным вопросам, от литературы и музыки до железных дорог и сельского хозяйства, а потому для изучения его биографии и творчества необходимы совместные усилия исследователей из разных стран… Вот оно как!

При этом обходится непреложный факт, который старался не афишировать и сам Фаддей Венедиктович: он, обожатель Наполеона, воевал против России в составе наполеоновских войск, а потом доносительством сделал себе карьеру при русском дворе в николаевскую эпоху. Так что он был не только пошляк, каким считал его Гоголь.

Этот соглядатай Третьего отделения, он же Видок Фиглярин, сразу после гибели Пушкина радостно сообщил приятелю: «Корчил Байрона, а пропал, как заяц». И почему-то хлесткую и абсолютно несправедливую, лживую фразу непримиримого врага Александра Сергеевича повторяют такие писатели, как Довлатов, Битов, Синявский… Они считали, что Пушкин — жертва? Что он проиграл в том поединке? Но разве вся его посмертная слава не говорит об обратном? Если, конечно, не смотреть на Пушкина глазами Булгарина, Бенкендорфа, Дантеса, Геккерна (Экерна)…

Да, у Пушкина и без нынешних поклонников Булгарина врагов хватало. Одна только чета Нессельроде чего стоит. Когда за обедом в Зимнем дворце Александр II сказал, что теперь известен автор анонимных писем, которые послужили поводом к последней дуэли Пушкина, — это Нессельроде, — государь не уточнил, кого имел в виду: всесильного «австрийского министра русских иностранных дел» или его жену, тоже люто ненавидевшую поэта. Как раз Мария Дмитриевна Нессельроде и стала посаженой матерью жениха на свадьбе Дантеса с Екатериной Гончаровой, родной сестрой жены Пушкина. Которую исследователи не без оснований считают доносчицей.

Друзья Александра Сергеевича удивлялись: любое слово, сказанное поэтом дома, при закрытых дверях, становилось известно тайной полиции. Слуги исключаются: беседы чаще велись по-французски. Кроме сестер Александрины и Екатерины, которых Наталья Николаевна взяла в дом, спасая от гнета жадной и властной матери, доносить никто не мог. «Достоверно известно, что личные враги Пушкина Дантес и Экерн знали обо всем, что происходит в доме поэта, о его настроениях и планах именно от Екатерины Гончаровой. Это доказанный факт, — пишет один из проницательных современных пушкиноведов Виктор Тен в своей книге «Последнее дело Пушкина». — В свое время Екатерина писала брату Дмитрию, что даже не знает, как благодарить Пушкина и Натали за то, что они сделали для нее и Александрины. «Коко» скромничала. Благодаря своим интригам Екатерина вышла-таки в январе 1837-го замуж за Дантеса. Весной, уезжая за границу с убийцей Пушкина, она произнесла фразу, немыслимую в ее цинизме. «Я прощаю Пушкина», — тем самым обвинив его, мертвого».

«На той общероссийской ярмарке невест, какой являлась Москва, красивая бесприданница Натали три года была выставлена на продажу. За этот более чем достаточный срок ни один потенциальный жених, которые съезжались в Москву со всей России, не подошел к девице Гончаровой с серьезными намерениями… Семья была разорена дедом и мамашей дотла. Дворянству Гончаровых не было и пятидесяти лет. Это была семья разорившихся нуворишей, запятнавших себя порочными связями и пуб-личными скандалами. Двое ближайших родственников Натали — отец и бабка по отцу — сумасшедшие, допившиеся до белой горячки люди. Бабка по матери — падшая женщина, оба деда — развратники и моты, оказавшиеся неспособными к семейной жизни. Мать — незаконнорожденная с невыносимым нравом женщина, жестокая и эгоистичная… В те времена свято верили в то, что сейчас называют генами, век назад — наследственностью, во времена Пушкина — благородством», — рассказывает Тен.

«Так-то, душа моя, — писал Пушкин П.А. Плетневу 31 августа 1830 года по поводу своего неудавшегося, как ему тогда показалось, сватовства к Гончаровой. — От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостию, которой обязан я был богу и тебе. Грустно, душа, моя, обнимаю тебя и целую наших». Но в начале сентября после получения «прелестного» письма от Натали Пушкин понял, что она готова идти за него и без матушкиного благословения. Он сделал все, чтобы избежать подобного скандала и выручить юную красавицу самым благородным образом. Не только не требуя приданого, о котором ханжески сокрушалась мать невесты, но даже предоставив Наталье Ивановне Гончаровой 11 тысяч рублей. Которые она так и не вернула. Спустя четыре года после свадьбы принял в свой дом сестер жены, двух старых дев, чтобы устроить их незавидную судьбу.

«Благодарность» Гончаровых простиралась далеко, в буквальном смысле, когда уже после смерти Пушкина они возили его детей во Францию «к дяде Жоржу». Когда еще при жизни поэта и их благодетеля общались с графиней Нессельроде, которую многие современники считали закулисным организатором подметного «диплома рогоносца», послужившего поводом к дуэли и гибели великого поэта. Да и гибель его была следствием подлости Дантеса.

«Дантес застрелил Пушкина из трусости, — утверждает Виктор Тен, оспаривая мнение Булгариных всех мастей. — Преимущество имел тот, кто стрелял первым, но отсутствие выдержки выдавало труса. Мужество заключалось в том, чтобы как можно дольше продержаться под дулом пистолета противника, выиграть «психологическую атаку». В дуэли с Дантесом морально выиграл Пушкин. Русский поэт оказался гораздо храбрее кавалергарда-француза. В 1880 году Дантес рассказывал в Париже сыну поэта Дениса Давыдова В.Д. Давыдову, что он выстрелил, потому что «оробел, растерялся и уже по чувству самосохранения предупредил противника страха ради». Дантес говорил это, будучи стариком, готовясь отойти в лучший мир и желая, чтобы русские его простили. О гоноре он уже не думал.

Пушкин погиб на поединке, в котором победил. Пушкин отстаивал свой порядок, суверенитет и «спокойствие семейственное». Однозначно, он герой, а не неврастеник или романтический дурак. Его дуэль — это трезвый, осознанный, мужской рисковый поступок».

А вот строчки из последнего пушкинского послания — графу К.Ф. Толю, писанного им накануне дуэли 26 января (9 февраля) 1837 года: «Гений с одного взгляда открывает истину, а истина сильнее царя, говорит священное писание».

Вполне уместное по нынешним временам напоминание.

 Зачем княгине конституция?

В Авдотью Голицыну влюблялись с первого же взгляда. А она обожала разговоры о политике.

Исполнилось 170 лет со дня смерти «ночной княгини» Петербурга (1780-1850). Перед ее чарами не смог устоять и Александр Пушкин:

 

 

 

Краев чужих неопытный любитель

И своего всегдашний обвинитель,

Я говорил: в отечестве моем

Где верный ум, где гений мы найдем?

Где гражданин с душою благородной,

Возвышенной и пламенно свободной?

Где женщина — не с хладной красотой,

Но с пламенной, пленительной, живой?

Где разговор найду непринужденный,

Блистательный, веселый, просвещенный?

С кем можно быть не хладным, не пустым?

Отечество почти я ненавидел —

Но я вчера Голицыну увидел

И примирен с отечеством моим.

Стоит взглянуть на приведенный здесь портрет кисти Иосифа Грасси (1802), чтобы убедиться в правоте пушкинских стихов: не влюбиться в нее нельзя. Этот портрет смотрит на нас сейчас в последней петербургской квартире Пушкина на Мойке, 12 и среди многочисленных изображений других знакомцев поэта сразу притягивает к себе внимание. Что уж говорить об оригинале! Она сводила с ума мужчин, которые к ней приближались. Или которых приближала сама. Известно, что женским обществом княгиня не дорожила. «На сих днях приехала сюда княгиня Голицына. Она прекрасна: черные волосы, черные брови и черные глаза, зубы диковинные, рот, осанка прекрасны, хотя и дурно держится, только нос нехорош; одевается, говорит, смотрит — все странно и не так, как другие. Весь Неаполь о ней говорит: она похожа на принцессу моей души; все здешние красавицы от нее упали и приуныли», — пишет А. Я. Булгаков брату из Неаполя в 1803 году.

Сохранился и замечательный портрет княгини Евдокии (Авдотьи) Голицыной в образе Флоры работы Элизабет Виже-Лебрен от 1799 года. Но 18-летний лицейский выпускник, поступивший на службу в Коллегию иностранных дел, Александр Пушкин познакомился с ней, когда той было 37 лет. К тому времени она уже была Princesse Nocturne — свободной женщиной при живом муже, от которого ушла почти сразу после заключения брака, но он не давал ей развода. Когда же «последний московский вельможа», как звали его современники, князь Сергей Голицын сам захотел снова жениться, развод не дала уже Авдотья Ивановна.

При этом она была известна своим строгим поведением. «Эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее», — свидетельствовал Вяземский.

Голицына, урожденная Измайлова, происходившая из богатой знатной семьи старой барской «грибоедовской» Москвы (в родстве с Юсуповыми, Вяземскими, Гагариными, Нарышкиными), позволявшая себе экстравагантные выходки, держала самый модный великосветский салон того времени. Ближе к полуночи там собирался избранный кружок друзей, поскольку «причудница большого света» раньше не принимала: она боялась умереть во сне, гадалка предсказала ей, что княгиня умрет ночью. Днем Авдотья Ивановна спала, а по ночам к ее дому на Миллионной подъезжали кареты, привозя знаменитостей. Карамзин, Жуковский, Вяземский, братья Тургеневы, Михаил Орлов, Батюшков. Разговоры и споры там велись острые, в основном на политические темы, Грибоедов читал тут свое «Горе от ума». Это не была «оппозиция» в нынешнем понимании слова. Если во время войны 1812 года с Наполеоном княгиня Голицына проявила себя яркой патриоткой, занимаясь благотворительностью, издавая патриотические брошюры, появляясь на балах в сарафане и кокошнике, то и после войны шла в ногу со временем. Стало модно «составлять проекты» переустройства России, и она составила записку, в которой считала необходимым введение конституции, гарантирующей права и свободы граждан, за что друзья стали называть ее constitutionelle. А после восстания на Сенатской площади, когда общественная атмосфера изменилась, княгиня охладела к политике и увлеклась математикой с метафизикой.

Такая эффектная, незаурядная женщина не могла не заинтересовать Пушкина. Летом 1817-го Жуковский ввел сюда юного поэта, и 24 декабря Карамзин писал Вяземскому: «Поэт Пушкин… у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви». Значит, Карамзин не знал, что изящный мадригал: «Краев чужих неопытный любитель…» от 30 ноября 1817 года уже написан. При жизни Пушкина эти стихи так и не были опубликованы.

Роман с удивительной Авдотьей Ивановной меж тем развивался. В июне 1818-го Голицына приезжает в Москву. «Милая наша княгиня Serge Голицына возвратилась в Москву белокаменную и наняла дом Неклюдовой на два месяца, — писал В.Л. Пушкин Вяземскому, — я вчера просидел у нее целый вечер и много говорили о тебе. Она тебя любит и уважает. Племянник мой Александр у нее бывал всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предоброй и преумной». Но 3 декабря 1818 года А.И. Тургенев в письме к Вяземскому заметил: «Я люблю ее (Голицыну) за милую душу и за то, что она умнее за других, нежели за себя… Жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее, а то бы он передал ее потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени».

Он передал… Посылая княгине Голицыной оду «Вольность», Пушкин сопроводил ее стихами: «Простой воспитанник природы, / Так я, бывало, воспевал / Мечту прекрасную свободы / И ею сладостно дышал. / Но вас я вижу, вам внимаю, / И что же?.. слабый человек!.. / Свободу потеряв навек, / Неволю сердцем обожаю».

Это еще раз демонстрирует нам, что юношеское произведение ода «Вольность», на которое потом ссылалось все советское литературоведение как на причину гонений на поэта, скорее всего, таковой не была. «Вольность» создана почти экспромтом в доме Тургеневых на Фонтанке напротив Михайловского дворца в ответ на предложенную тему написать об этом мрачном и прекрасном замке. Атмосфера в обществе тогда была такая: все толковали о конституции, о правах, о свободе, и это не было чем-то предосудительным, ибо шло от самого императора Александра I, воспитанного на либеральных идеях. Другое дело, что освобождение крестьян, о котором грезили все эти крепостники в модных салонах, оказалось не такой простой вещью. Не так легко вдруг изменить экономическую основу государства. Император это понимал. Его племянник, отменив крепостную зависимость, как известно, стал жертвой террористов, его буквально затравили, убив с восьмой попытки!

Пушкин же навлек на себя немилость не призывом к «самовластительному злодею», в котором подразумевал Наполеона. Именно его поэт считал «ужасом мира» и «стыдом природы», «упреком Богу», а вовсе не российского императора, прозванного Благословенным за победу над «корсиканским чудовищем». И, кстати, это ответ всем нынешним любителям Наполеона. «Тебя, твой трон я ненавижу», — однозначно высказался юный Александр Сергеевич. На свою беду, он в этих стихах затронул запретную в ту пору тему, подробно описав убийство Павла I. Официальная версия гибели императора сильно отличалась от той картины, которую нарисовал Пушкин. Вот это, скорее всего, и стало причиной его первой ссылки.

Друзья спасли его от худшей участи, ему грозила чуть ли не Сибирь, а обошлось поездкой на юг, в Кишинев и Одессу. Кстати, к этому приложила усилия и «ночная княгиня». Она была в родстве с М. С. Воронцовым, начальником края, объединившего Новороссийскую и Бессарабскую области. Голицына хлопотала перед ним о переводе Пушкина из Кишинева в Одессу. Пушкин посылал ей оттуда приветы через друзей. «Что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына?» (1 декабря 1823 года). «Целую руку К.А. Карамзиной и кн. Голицыной constitutionelle, ou anti-constitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte?» (14 июля 1824 года).

P.S. Скончалась Голицына все-таки ночью, нечаянно уснув 18 января 1850 года в своем доме на Миллионной. Похоронена в Александро-Невской лавре. Она завещала написать на могиле: «Прошу православных русских и проходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего, для сохранения духа русского». Но на надгробии сейчас другой текст, хотя и в дореформенной орфографии: «Здесь покоится тело рабы Божией княгини Голицыной урожденной Измайловой» с датами рождения и смерти. Церковные погромы советских времен не обошли и некрополь лавры. Похоже, нынешняя надгробная плита — это новодел. Могила это или кенотаф, не знают даже сотрудники музея-некрополя.

 «Холера пройдет, были бы мы живы…»

Пушкин: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу.

На пьедестале памятника Николаю I на Исаакиевской площади в Петербурге горельефы изображают важнейшие события правления императора, в том числе усмирение холерного бунта на Сенной площади в 1831 году. Государь изображен стоящим в коляске в полный рост, он указывает на церковь, а народ перед ним пал на колени и крестится.

Казалось бы, это изображение невозможно истолковать как-нибудь иначе. Перед нами грозный царь, примчавшийся безо всякой охраны усмирять холерный бунт, невзирая на очевидную опасность как минимум заразиться. И народ, усмиренный «по манию царя».

Но как только не толкуют об этом теперь. Одна из современных публикаций даже называется «Бегство царя». Мол, Николай испугался и забился с семьей в Петергоф. Что тут скажешь? Мели, Емеля, твоя неделя. Однако всякий, кто раскроет письма А.С. Пушкина, узнает историю подлинную.

Летом того года поэт жил в Царском Селе. «У нас все, слава богу, тихо; бунты петербургские прекратились; холера также. Государь ездил в Новгород, где взбунтовались было колонии и где произошли ужасы. Его присутствие усмирило все», — сообщает Александр Сергеевич П.В. Нащокину 29 июля 1831 года в Москву.

В тот же день Пушкин пишет П.А. Осиповой в Тригорское: «Знаете ли вы, что в Новгороде, в военных поселениях, произошли волнения? Солдаты взбунтовались все под тем же бессмысленным предлогом, что их отравляют. Генералы, офицеры и лекаря были все перебиты с утонченной жестокостью. Император отправился туда и усмирил бунт с поразительным мужеством и хладнокровием. Но нельзя допускать, чтобы народ привыкал к бунтам, а бунтовщики — к появлению государя. Кажется, теперь все кончено».

А 3 августа из Царского Села Пушкин пишет в Москву П.А. Вяземскому: «Обещаюсь тебя насмешить; но нам покамест не до смеха: ты, верно, слышал о возмущениях новогородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в новгородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить, и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русский еще не прекращен. Военные чиновники не смеют еще показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. — Плохо, ваше сиятельство. Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы».

Неделей раньше, 22 июля, Пушкин пишет из Царского Села в Петербург П.А. Плетневу слова, которые в самый раз перечитать сегодня нашим современникам: «Письмо твое от 19-го крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».

Лучше не скажешь.

«Напечатайте, где хотите, хоть в «Ведомостях»!

Это стихотворение Пушкин хотел опубликовать непременно в Москве, охваченной холерой

В предыдущей заметке речь шла о реакции Пушкина на события лета 1831 года, на которое выпали холерные бунты и вынужденное затворничество поэта в Царском Селе. Продолжая тему, обратимся к первой болдинской осени 1830-го. Переживая в карантине время наивысшего творческого подъема, Александр Сергеевич написал «Апокалиптическую песнь». Именно ее поэт во что бы то ни стало хотел опубликовать в охваченной холерой Москве. Почему?

Пушкин просил своего московского издателя М.П. Погодина опубликовать эти стихи анонимно. «Напечатайте, где хотите, хоть в „Ведомостях“ — но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени. Если московская цензура не пропустит ее, то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную…»

Пушкин несколько раз пытался карантин объехать, но ни с чем возвращался назад. «Дважды порывался я к вам, — пишет он своему московскому издателю, — но карантины опять отбрасывали меня на мой несносный островок, откуда простираю к вам руки и вопию гласом велиим… Посылаю вам из моего Пафмоса «Апокалипсическую песнь». Кстати, еще в Кишиневе Пушкин шутя сравнивал свою судьбу с судьбою апостола Иоанна Богослова, сосланного на остров Патмос, написав А.И. Тургеневу: «Не можете ли вы меня вытребовать… с моего острова Пафмоса? Я привезу вам за то сочинение во вкусе Апокалипсиса…» (письмо от 7 мая 1821 года).

Но теперь все серьезнее. Его послания из Болдино к невесте пронизаны тревогой за её судьбу. Из письма отца, Сергея Львовича, он узнал, что семейство Гончаровых еще 9 октября было в Москве, а выезд из столицы закрыт с 1 октября, и, стало быть, Наталья Николаевна осталась в городе, охваченном эпидемией. В письме к П.А. Осиповой от 5 ноября Пушкин описывает свое болдинское сидение: «Проклятая холера! Ну, как не сказать, что это злая шутка судьбы? Несмотря на все усилия, я не могу попасть в Москву; я окружен целою цепью карантинов, и притом со всех сторон, так как Нижегородская губерния — самый центр заразы. Тем не менее, послезавтра я выезжаю, и Бог знает, сколько (дней) месяцев мне потребуется, чтобы проехать эти 500 верст, на которые обыкновенно я трачу двое суток (en 48 heures)».

В письме невесте он описывает свое неудачное путешествие: «Вот каким образом проездил я 400 верст, не двинувшись из своей берлоги… Я совершенно пал духом и, так как наступил пост (скажите маменьке, что этого поста я долго не забуду), я не стану больше торопиться; пусть все идет своим чередом, я буду сидеть сложа руки».

Но, судя по письму к А.А. Дельвигу от 4 ноября, самообладание и неистребимый юмор не покидали его. Он сообщает, словно потирая руки: «Доношу тебе, моему владельцу, что нынешняя осень была детородна… Скажи Плетневу, что он расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание… Я живу в деревне как в острове, окруженный карантинами. Жду погоды, чтоб жениться и добраться до Петербурга — но об этом не смею еще и думать».

«Апокалипсическая песнь», которую Пушкин пересылает в письме Погодину — это, как известно, стихотворение «Герой». Оно написано в ответ на речь святителя Филарета (Дроздова), обращенную к императору, приехавшему в охваченную холерой Москву. Этот поступок государя был воспринят обществом с благодарностью. «Московские ведомости» — официальная газета той поры — подробно рассказывают о молебствиях, «осчастливленных высочайшим присутствием», о встречах, аудиенциях, повелениях. В стихах Пушкин неявно, завуалированно сравнивает Наполеона (который якобы посетил чумной госпиталь в Яффе, позднее этот эпизод сочли вымышленным) с Николаем I — и это сравнение в пользу русского императора. «Клянусь: кто жизнию своей / Играл пред сумрачным недугом, / Чтоб ободрить угасший взор, / Клянусь, тот будет небу другом, / Каков бы ни был приговор / Земли слепой»…

Самоотверженность монарха перед лицом смертельной болезни, грозящей народу, поэт ставит выше военных побед и завоеваний: «Одров я вижу длинный строй, / Лежит на каждом труп живой, / Клейменный мощною чумою, / Царицею болезней: он, / Не бранной смертью окружен, / Нахмурясь ходит меж одрами / И хладно руку жмет чуме / И в погибающем уме / Рождает бодрость».

Завершается стихотворение неожиданным проклятием: «Да будет проклят правды свет, / Когда посредственности хладной, / Завистливой, к соблазну жадной, / Он угождает праздно! — Нет! / Тьмы низких истин мне дороже / Нас возвышающий обман: / Оставь герою сердце! Что же / Он будет без него? Тиран».

Без благородства, сострадания, бескорыстия любой герой — тиран. Под стихами стоит дата «29 сентября 1830. Москва», хотя в это время Пушкин находится в Болдино. Но в этот день Николай I приехал в холерную Москву — так только датой и условным топонимом поэт и намекает на своего настоящего героя. В пору народного бедствия Пушкин стремится участвовать в общих испытаниях. И уже неважно, где будет опубликовано стихотворение, лишь бы поскорее.

«Здесь же, как нам кажется, надо искать причины, почему Пушкин просит напечатать „Героя“ где угодно, хотя бы и в „Московских ведомостях“. В разгар трагических событий ему мало дела до литературных амбиций — важно только, чтобы стихи были опубликованы скорее. И лучше всего именно в Москве, пораженной болезнью», — рассуждает историк, пушкинист В.С. Листов.

В итоге стихи появились в январском (1831 года) номере журнала «Телескоп» Надеждина — их отдал туда Погодин, который, скорее всего, не успел поместить «Героя» в ближайший номер своего журнала. Сам Пушкин эти стихи больше не публиковал. Они появились только после его гибели, весной 1837-го, уже с именем автора в посмертном томе «Современника». «Кажется, никто не знает, что оно принадлежит ему. В этом стихотворении самая тонкая и великая похвала нашему славному царю, — писал Погодин весной 1837 года П.А. Вяземскому, одному из издателей „Современника“. — Клеветники увидят, какие чувства питал к нему Пушкин, не хотевший, однако ж, продираться со льстецами. Я напечатал стихи тогда в „Телескопе“ (1831, № 1, без подписи) и свято хранил до сих пор тайну».

В этой истории мы словно видим непроницаемый римский профиль императора и живое подвижное лицо Пушкина. И их несбывшиеся надежды друг на друга.

Вот перешед чрез мост Кокушкин…

В Санкт-Петербурге даже мост — полноправный персонаж русской литературы.

Возле Сенной площади в Петербурге переброшен через канал Кокушкин мост — полноправный персонаж русской литературы. Это место вдохновляло Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского и других мастеров пера, которые тут и сами обитали, и населяли окрестности своими героями. Прогуляемся и мы?

Здесь в доме № 69 по каналу Грибоедова Гоголь написал «Вечера на хуторе близ Диканьки». В «Записках сумасшедшего» он подробно описывает это место: «Перешли в Гороховую, поворотили в Мещанскую, оттуда в Столярную, наконец к Кокушкину мосту и остановились перед большим домом. «Этот дом я знаю, — сказал я сам себе. — Это дом Зверкова».

Отсюда «в начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер» вышел «из своей каморки, которую нанимал от жильцов в Столярном переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к Кокушкину мосту» Родион Раскольников, когда решил, что он не «тварь дрожащая» и «право имеет». Тут же, рядом с мостом, в доходном доме купца Алонкина, жил и сам Достоевский.

Михаил Лермонтов в своей неоконченной повести «Штосс» описывает такую картину: «По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, — да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда вытаскивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы только в глухих частях города, как например, у Кокушкина моста».

Но подлинно обессмертил «литературный мост», конечно же, Пушкин — в эпиграмме к иллюстрации А.В. Нотбека к «Евгению Онегину», опубликованной в «Невском альманахе» в 1829 году. Поэт предварительно сам сделал набросок рисунка, послал его из ссылки брату для готовившегося издания первой главы романа. Поэт писал: «Брат, вот тебе картинка для Онегина — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно».

Следуя пожеланиям автора, художник старательно изобразил и Пушкина, и Онегина, и крепость, но при этом развернул поэта лицом к зрителю. Это так не понравилось автору «Евгения Онегина», что он сделал к рисунку следующую надпись:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,

Опершись ж… о гранит,

Сам Александр Сергеич Пушкин

С мосье Онегиным стоит.

Не удостаивая взглядом

Твердыню власти роковой,

Он к крепости стал гордо задом:

Не плюй в колодец, милый мой.

Гуляя в этих местах и набредая на Кокушкин мост, невозможно не вспомнить эту последнюю строку вечно злободневной пушкинской эпиграммы. Но как понять «ошибку» Пушкина в местоположении? Глядя на рисунок Пушкина, можно подумать, что они с Онегиным стоят на Дворцовой набережной, где на другом берегу Невы и находится «твердыня власти роковой». Но ведь поэтом точно указывается место: «Вот перешед чрез мост Кокушкин». Загадка!

«Над этой загадкой давно ломают голову пушкинисты, — рассказала экскурсовод, лектор, член Всемирного клуба петербуржцев Елена МОНАХОВА. — Вопрос этот постоянно возникает, но никто не знает на него точного ответа. Действительно, есть такое несоответствие. На рисунке, который Пушкин заказал, он обозначил себя и Онегина именно на фоне крепости. Но в действительности Кокушкин мост и крепость находятся далеко друг от друга. Я думаю, это можно воспринимать символически: вот он гулял по Петербургу, где-то пересек Кокушкин мост (Кокушкин удачно рифмуется с Пушкиным) и дошел до набережной Невы. Это все небольшое пространство на самом деле. Я только так могу это себе представить. Тем более что в тех местах — на Сенной, у Екатерининского канала — Александр Сергеевич действительно много раз гулял».

Лермонтов, мучитель наш…

Единственное мемориальное место в Петербурге, связанное с памятью великого русского поэта, гибнет у всех на глазах.

Это не просто дом, в котором Лермонтов жил, здесь им написаны «Смерть поэта», «Бородино», «Демон», «Княгиня Лиговская», «Маскарад» — шедевры русской литературы на все времена.

Собственно, жил-то Михаил Юрьевич всего 26 лет. В те дни, когда Пушкин умирал, корнет лейб-гвардии гусарского полка Лермонтов был сильно простужен и лежал в горячке. По мере того как с Мойки, 12 приходили плохие новости, в доме князей Шаховских № 61 по Садовой улице, где Лермонтов снимал квартиру, из-под пера 23-летнего корнета на бумагу ложились пламенные строки, мгновенно ставшие известными всему Петербургу и России: «И вы не смоете всей вашей черной кровью / Поэта праведную кровь!» Здесь его и арестовали 20 февраля 1837 года по делу «О непозволительных стихах», отсюда он был выслан на Кавказ — уже знаменитым поэтом, преемником Пушкина. Перед ссылкой император Николай I велел медику гвардейского корпуса посетить автора стихотворения «На смерть поэта» и удостовериться, не помешан ли он. Спустя четыре года Лермонтов погиб на дуэли.

Прошло 200 лет со дня его рождения, и благодарная Россия обнаружила: дом, где Лермонтов стал знаменитым поэтом, расселен и разрушается без присмотра. Тогда, в 2014-м, петербургские власти передали здание Мариинскому театру для реконструкции под отель для приезжих исполнителей — с условием сохранения квартиры поэта. Так и было записано: «Мариинский театр при проектировании работ по реконструкции здания обязуется предусмотреть в месте проживания М.Ю. Лермонтова культурно-мемориальную зону памяти поэта». Но юбилей поэта давно миновал, а никаких изменений к лучшему в судьбе дома не случилось. Хотя еще в апреле 2010 года администрация Адмиралтейского района признала здание аварийным.

Вопрос по дому, в котором в 1836-1837 годах жил русский классик, был поднят на заседании оргкомитета по проведению в России в 2015-м Года литературы в Северной столице. «Одним из предложений Петербурга стало сохранение мемориального пространства и дальнейшее создание мемориальной зоны Лермонтова в доме на Садовой улице», — сообщили в комитете по культуре. Была даже создана рабочая группа по продвижению и реализации проектов. На этом дело и заглохло.

Прошли годы — и в октябре 2019 года Лермонтову стукнуло уже 205 лет. Городской комитет по культуре встрепенулся и заявил: в доме № 61 по Садовой улице откроется структурное подразделение библиотеки имени М.Ю. Лермонтова. «Мариинский театр планирует реконструировать здание и организовать в доме мемориальную зону, посвященную поэту. На втором этаже будет филиал библиотеки имени Лермонтова», — уточнили в комитете по культуре. Особо отметив, что «сейчас театр заказал полевые археологические работы — это первый этап получения историко-культурной экспертизы».

Все еще первый этап? А когда же следующий? Не говоря уже о «реализации проекта»? Оказывается, правительство города с 2018 года ждет на согласование проектную документацию по сохранению дома-памятника федерального значения, и на эти работы театру отведено три года. То есть в самом лучшем случае проект (только проект!) будет согласован в 2021 году. И только потом начнется реставрация или реконструкция, в тонкости никого не посвящают. Второй десяток лет дом стоит расселенным, а спасать его начнут хорошо если еще лет этак через пять. То есть к 210-му лермонтовскому дню рождения. А будет ли что спасать — вот в чем вопрос. Что к тому времени останется от аварийного здания? Может, его специально доводят до обрушения?

Такое впечатление, что судьбой памяти поэта в Петербурге по-прежнему распоряжается Бенкендорф. Тот самый. «Лермонтов так и не увидел свою драму «Маскарад» на сцене, а очень мечтал об этом. Может быть, хотел предстать с ней перед Пушкиным, которого боготворил, — рассказывает литературовед Элеонора ЛЕБЕДЕВА. — Увы, пьеса была запрещена к постановке. В отрицательном отзыве цензора видна рука шефа жандармов: «Непристойные нападки на костюмированные балы в доме Энгельгардта — дерзость против дам высшей знати».

В 1830-е годы на публичных маскарадах нередко появлялась августейшая чета, а иногда тайком от супруга сама императрица в сопровождении фрейлины. Публика никогда не знала с достоверностью, тут ли Александра Федоровна или нет, и начальник петербургской полиции дрожал от страха, как бы с ней чего не случилось. Стиль Бенкендорфа и его ведомства ощущается и в опасном для поэта слухе о какой-то якобы его дерзкой выходке на маскараде по отношению к высокопоставленной маске. И будто бы с этим связано его стихотворение «1 января 1840» с убийственным окончанием: «И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью».

На самом деле эта легенда создана не без помощи Третьего отделения. Александра Федоровна, в отличие от своего супруга, любила произведения Лермонтова и старалась покровительствовать ему. Осмелюсь предположить, что с ней связан и лермонтовский шедевр «Из-под таинственной холодной полумаски / Звучал мне голос твой, отрадный, как мечта». В 1840 году, желая смягчить участь опального поэта, государыня просила Николая Павловича прочесть «Героя нашего времени», но эффект получился прямо противоположный. Император обрушился на супругу с грозной рецензией на «модный» роман и неправильный эстетический вкус императрицы. Если когда-то царь в письме к Бенкендорфу предлагал Пушкину писать в духе «Полтавы» и забросить «Евгения Онегина», то теперь преемнику Пушкина в письме к царице предлагалось сосредоточиться на образе Максима Максимовича: «Несомненно, кавказский край насчитывает таких немало. Счастливый путь, господин Лермонтов! Пусть он прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана». Такими словами закончено письмо к императрице.

Похоже, с Лермонтовым в Петербурге власти всегда так поступают — как с государственным преступником. Только поэты поддерживают его в этом безвоздушном бюрократическом пространстве. Как Мандельштам в своем стихотворении-загадке: «А еще над нами волен / Лермонтов, мучитель наш…».

Карты, деньги и… журнал

К счастью для русской литературы, поэт и издатель Некрасов был удачлив в карточной игре

«Великая русская литература ХIХ века выросла на средства от карточных игр». Можно представить, сколько возмущенных голосов встретят подобное, можно сказать, кощунственное утверждение! А между тем для него имеются основания. Об этом в Санкт-Петербурге, в легендарной мемориальной квартире Н.А. Некрасова на Литейном, 36, мы беседуем с Михаилом Сергеевичем МАКЕЕВЫМ — доктором филологических наук, профессором МГУ, автором новой биографии поэта в серии «ЖЗЛ».

Еще при жизни о Некрасове-издателе говорили разное. Признанный лучшим редактором своего времени, поэт имел репутацию весьма удачливого предпринимателя. Не имея других источников дохода, кроме издания журнала, он жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Значит, мог русский литератор «быть богатым, но не красть»? А почему тогда Пушкин разорился на издании того же «Современника»?

Слухи и скандалы преследовали Некрасова. Историки литературы финансовую сторону дела не изучали, зато хватало всяческих домыслов о богатстве «печальника народного горя». Едва ли не первым взялся приоткрыть завесу тайны Михаил Макеев. Он изучил конторские книги «Современника», хранящиеся в отделе рукописей Пушкинского Дома, и добыл в них немало сенсаций.

— После Некрасова осталось много финансовых документов: расписки, счета, письма, в которых обсуждаются денежные вопросы. Они часто носят отрывочный характер, иногда на полях какого-нибудь проникновенного стихотворения идут вдруг подсчеты… карточных долгов. Самое знаменитое предприятие Некрасова — издание журнала «Современник», с которым связана его судьба издателя и предпринимателя. Журнал выходил почти 20 лет: с января 1847 года по май 1866 года, когда он был закрыт после покушения Каракозова на императора Александра II. Конторские книги с 1860-го по 1866-й с пропуском одного года вел Ипполит Панаев, двоюродный брат соредактора и совладельца «Современника» Ивана Панаева, гражданский муж сестры Некрасова, инженер по специальности, человек математически одаренный. Вот ему и было поручено ведение финансовых дел журнала, а Некрасов их визировал.

Ипполит Панаев вел свои записи по всем правилам бухгалтерии, которые сделали прозрачной финансовую деятельность журнала. Хотя большой необходимости в этом не было, потому что Некрасов не платил налоги, и, собственно, эти книги некому было предъявлять. Такая педантичность, я думаю, связана со складом личности этого человека.

Это удивительная информация. Она дает весьма точное представление о том, какие суммы выплачивал Некрасов, например, по судебным искам, сколько он заплатил отступных Панаевой. Сколько и когда платили за квартиру Некрасова, за мебель, за перевоз библиотеки в Карабиху. Сколько пошло на водку рабочим к празднику, на застолье в связи с Манифестом об отмене крепостного права, на покупку чернильниц и похороны Добролюбова…

Читаешь эти финансовые отчеты как важное приложение к биографии поэта. Оттуда видно, как, наконец, закончился трудный роман с Панаевой, когда она уехала отсюда, с Литейного, 36. Можно выяснить многие спорные моменты — например, сколько денег выдавалось по запискам Некрасова: выдать такому-то столько-то «в счет его будущих свершений». О его карточных долгах, о его отношениях с партнерами по картам. О неизвестных прежде издательских проектах Некрасова, о том, в какие книжные издания он вкладывал деньги (в издание Шиллера, например).

Журнал не был успешным предприятием. До 1862 года «Современник» принес прибыль примерно в 40 тысяч рублей, а начиная с 1864-го пошли огромные убытки — 20 тысяч, а в 1865-м — 35 тысяч. Это долги Чернышевского, который находится на каторге, Добролюбова, который умер, Панаева, который тоже в могиле. Это и долги самого Некрасова. Парадокс — он сам должен своему журналу. А журнал должен типографии, бумажной фабрике, корректору.

Деньги часто выдавались людям авансом, «в счет будущих благ». Сотрудники получали больше, чем реально вкладывали, те же Чернышевский и Панаев остались журналу должны. Некрасов не экономил на качестве бумаги, вел большие расходы на подарки. А каков был круг людей, которым бесплатно доставляли «Современник»? От учителей гимназии, от министерства двора до совсем неизвестных личностей. Если бы Некрасов не давал деньги бог знает кому, если бы не списывал долги своих сотрудников, то рентабельность журнала, по моим подсчетам, составила бы не менее 40 тысяч рублей.

На какие же средства поэт и издатель вел свой образ жизни? Откуда брал деньги на квартиру на Литейном, на покупку имения Карабиха за 70 тысяч? Большие деньги приносили карты. Некрасов был в свою пору очень известным игроком, принадлежал к кругу людей знатных и богатых, которые собирались в петербургском Английском клубе и на частных квартирах, где играли по-крупному. Можно судить по косвенным признакам: дал отступные Панаевой после развода — 50 тысяч, ясно, что он выиграл эти деньги. Это не афишировалось, но он даже перед смертью вспомнил и благодарил графа Адлерберга — тот проиграл Некрасову миллион франков. Это было, можно сказать, второй профессией Некрасова: он был хладнокровным, расчетливым игроком и безжалостным противником.

Зачем издавать убыточный журнал? Некрасову все это очень нравилось: руководить литературным процессом, быть в центре общественной жизни, открывать дорогу молодым литераторам. Вот, к примеру, он пишет Добролюбову: «Мне очень везло в карты, поэтому я могу вам дать еще». Публицист уезжает за границу лечиться, Некрасов убеждает его не стесняться в расходах: «Я же хорошо играл и могу вам в счет ваших будущих достижений дать еще».

— Для меня жизнь Некрасова — это история успеха, — заключает профессор Макеев. — Он хотел быть очень хорошим литератором и богатым. И он сам себя сделал. Тянулся к сливкам литературного общества. Вошел в круг маститых интеллектуалов, встретился с Белинским, стал их издавать. Вот это его заслуга — быть во всем первым. Дружить с лучшими людьми, издавать лучших писателей. И завоевать лучшую женщину — Панаеву. Достоевский был в нее влюблен, Александр Дюма ею восхищался, а Некрасов завоевал ее сердце.

Но вот что удивительно. Пройдя через низы, Некрасов знал, что это такое: не иметь хлеба. И когда достиг вершин, об этом не забыл. Нечасто такое бывает! Из этого не всегда рождается поэзия, но у него получилось и это…

Некрасов не хотел фотографироваться в халате

Самый последний портрет поэта демонстрируется в его мемориальной квартире.

В одном из самых литературных мест Петербурга, в музее Н.А. Некрасова, состоялось открытие выставки одной фотографии — последнего прижизненного изображения поэта, сделанного здесь же. Снимок, выполненный уже известным в ту пору фотографом Вильямом Карриком, сделан по просьбе И.Н. Крамского. С помощью именно этой фотографии художник завершал знаменитую картину «Некрасов в период «Последних песен». И было это 140 лет назад.

«Фотография выглядит выцветшей. На самом деле это не так. Собственно, сеанс этого фотографирования в феврале 1877 года был непростым процессом. В Петербурге в такую пору темно. Никакого искусственного освещения тогда еще не было. Фотографу пришлось выдерживать долгую экспозицию, чтобы снимок получился. Поэтому он изначально был бледным», — рассказывает хранитель фондов Музея-квартиры Ольга ЗАМАРЕНОВА.

Она напомнила, что родственники Некрасова были против того, чтобы Крамской писал тяжелобольного поэта в постели: «Его даже в халате нельзя себе представить». А Некрасов в ту пору уже не вставал. И Крамской искал возможность написать портрет великого русского поэта, который не мог позировать и десяти минут в день. Поэтому фотография была необходима.

Сегодня она экспонируется в мемориальной квартире на Литейном, 36. Место легендарное, что ни говори: здесь еще в XVIII веке Державин написал свою «Оду Фелице», здесь уже в XIX веке бывал Антон Дельвиг, потому что в этом доме жила его невеста, а позднее здесь жил Одоевский. Но именно когда тут поселился Некрасов, этот дом стал центром литературной и общественной жизни, где бывали Достоевский, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Тургенев. Корней Чуковский как-то писал, что если бы в этой гостиной обвалился потолок, то не было бы русской литературы. А вот после смерти Некрасова здесь жил Павел Яблочков, и тогда эта квартира стала первой в Петербурге, которая была освещена электричеством. Народ сбегался на улице посмотреть на такое диво…

Бывая в этом доме сегодня, понимаешь, что Некрасов, как никто другой, требует не зашоренного подхода. Стоит только приблизиться к этому выдающемуся явлению русской культуры, как утрированная идеологическая конструкция о печальнике народного горя рушится сама собой: нищий поэт, редактор самого популярного в стране журнала, охотник, спортсмен, игрок, удачливый предприниматель, к концу недолгой жизни — миллионер. Куда там пресловутой американской мечте! Вынужденный в начале своей карьеры ради заработка писать на рынке прошения для неграмотных крестьян, Николай Алексеевич сочинял тогда же и критические отзывы на свои собственные драматические произведения. В одном из театров шла его пьеса «Тайна матери», и Некрасов пишет рецензию, которая начинается словами: «Тайна матери» для нас не тайна»…

Некрасову тесна та узкосоциальная роль, которую его творчество выполняло в советский период. Да, своими прославленными портретами ему обязаны русские женщины, русские дети, он знал, кому на Руси жить хорошо. Но знал и что «люди холопского звания — / Сущие псы иногда: / Чем тяжелей наказания, / Тем им милей господа». Нет, не втискивается его творчество в идеологические клише, Некрасова нужно читать заново. И тут подлинный дом поэта со множеством мемориальных вещей призван сыграть особую роль. Именно здесь писательство стало профессией, а журналистика — предпринимательством, и с тех пор центры литературной жизни из салонов перетекли в редакции журналов. В 2021 году исполнится 200 лет со дня рождения классика русской литературы. Чем не повод для возобновления традиций XIX века, когда дом Некрасова был центром интеллектуального притяжения не только Петербурга?

Музей намерен возобновить «Некрасовские пятницы» и «Панаевские вторники» с участием известных историков, писателей, журналистов, философов. Уже один только круглый стол «1917 год в недрах «Современника», где были подняты проблемы преемственности некрасовского журнала и революции, прекрасно иллюстрировал разногласия в нашем обществе, обострившиеся, как и полагается, осенью, на этот раз в столетнюю годовщину русской революции. Но помимо поклонников «поэзии прямого действия» многогранная фигура Некрасова соберет на Литейном и художников разных направлений, и любителей охоты, и педагогов, и детей. А фонды мемориального музея неисчерпаемы и давно ждут новых экспозиций. Юбилейный марафон — 2021 только начинается.

Ирина СМИРНОВА.